Настоящая любовь / Грязная морковь

Во-вторых, я поясню, зачем вообще составлен этот коллаж. Цель – показать, как разнятся события действительности и выросшее на их основе художественное произведение, очень интересно, почему автор так их искажает. Я всегда с жадностью вгрызаюсь в биографии авторов, которые поразили меня своим творчеством – мне интересна личность. (Да не один я, я думаю; зачем их вообще пишут, да ещё в качестве отдела литературоведения.) Когда я уже три года спустя после написания повести «Настоящая любовь» читал её своим друзьям О. Т. и О. Ф., мне было даже стыдно. Шёл дождь, было мрачно и темно, горела свечка, они стояли на коленях и изредка прерывали меня криками «Гуру!» (и всё это заради профанации), я раздражался и стыдился, чувствуя фальшь там, где должен был идти основной пафос. Но что всегда действует стопроцентно – это сюжет, интрига. «А это правда было?», «А это правда?» — спрашивали они после про каждую мелочь. Тогда я решил написать ещё то, что было взаправду (восстановив дневниковые шифры и отрывки), и присовокупить к этой же «Настоящей любви». Теперь вот и выполняю.

В-третьих, для придания объёмности освещению проблемы соотношения реальности и квазиреальности, а также, так сказать, для заполнения объёмности я привожу ещё сохранившийся отрывок моего произведения «Метеорит» и «повесть» моего братца «Моё Солнце». «Метеорит» покажет, чем отличается произведение близкое к событиям жизни автора от произведения совсем условного, в данном случае конъюнктурного, а что всё-таки автор протащит куда угодно (вспомним, например, «Игрока» Достоевского). Братец покажет, как при равных условиях (одни родители, одно образование… всё одно!) выходит несколько разное (причём я писал первый вариант «Любви» в 10 классе, а он своё «Солнце» уже на 2 курсе).

А вообще, мне хочется пожелать всем большого удовольствия от прочтения и ещё – счастья в личной жизни.

А. Шепелёв

(«Настоящая любовь»)

I

Запала она в душу Слаю ещё классе в третьем. Он взрослел, рос над собой – преобразовывалось и росло его чувство к Яне. Когда учился Слай в 7 классе, погиб отец, и споткнулся Слай, больно упал, но поднялся и пошёл дальше по жизни. Было нелегко, но учился Слай отлично, все считали его скромным и трудолюбивым…

Я, помнится, зачеркнул слово «мальчиком» в конце и отложил рукопись покрасоваться (мне в те далёкие времена чрезвычайно нравилось всегда то, что я кропал). Читать я практически ничего не читал, а на журнале «Лит. учёба», разрывая его, пил чай, ставя на него раскалённую кружку с чифиром и переливая над ним в пиалу. Случайно я прочёл на странице 39 (№2 за 1988 г.): «Звали её Настей. Ещё с 9 класса Гена состоял в её планетной системе. Да, кажется, он эту грустную формулировку и сочинил: Настенька как Солнце, в центре, а вокруг по строгим орбитам вращаются мальчики-«планеты». Не ближе и не дальше, чем позволят Солнце и сложные взаимоотношения с планетами. Спутники, счастливые уже одною принадлежностью к системе этого Солнца, такого светлого и недоброго…

В системе было много тонкостей. Иногда Солнце вдруг переводило планету на новую орбиту, ближе или дальше от себя, чем прежняя. Почему? А оно одно…»

Я мгновенно растерзал эту злополучную страницу, а затем перешёл к первой своей. Только спустя дня 3—4 я кое-как восстановил (остались фрагменты) свою страничку и принялся писать вновь.

(«Настоящая любовь»)

В восьмом уже разрешила ему мать посещать родной сельский клуб. Задержался как-то он очень поздно, тайно наблюдая за Яной, тут приехали драться из соседнего села – полная машина пьяных с холодным оружием. Первого попавшегося протянули цепью по спине так, что шрам цел и сегодня. И вновь упал Слай, упал с высоты в острые камни. И долго лежал… но нашёл силы подняться. И было ему ещё трудней; к счастью, был он мал, и восстал, и начал жить. Девять классов закончил на отлично, с доброй репутацией, столь важной в селе.

Но был на пределе. Дальше учиться не хотел. Плавно, поэтапно помог ему отчим, добропорядочный мужчина средних лет, с которым мать познакомилась случайно на семинаре в Воронеже. Отец был всегда занят бесконечной колхозной работой, разрывался на части, домой, как говорила мать, приходил только спать, часто выпивал, был груб и придирчив, но Слай любил его. Отчим же совсем другой – тонкий, деликатный, начитанный, золотые руки. Сначала Слай относился к нему холодно, потом очень привязался – мать опять уехала, они жили вдвоём, из-за метели не было света почти две недели, и они, намаявшись за день, рано ложились спать, и длинные зимние ночи пролетали в разговоре под вой пурги. Такая поддержка в переходный период много значила для Слая. Но также плавно отчим изменился: стал груб, приходил домой всё позднее и пьянее, ругался, то плакался и пытался удавиться, то крушил мебель, бил Слая, унижал мать. При таком язвенном родителе Слай не мог слушать свою музыку, смотреть свои фильмы, заниматься упражнениями для спины, даже как надо подготовить уроки.