Настоящая любовь или Жизнь как роман

— Тогда вот что, — сказал Бакаев с облегчением, решив, видимо, говорить со мной откровенно и прямо. — Капитанское звание мы ему вернем, и в партии вы его рано или поздно восстановите. Первое в моих еще силах, второе — в силах вашей редакции. Но ни то, ни другое не может вернуть ему возможность плавать, если КГБ не даст ему визу на загранку. А одесское КГБ ему такую визу не даст, даже если вы напечатаете три такие статьи. Что же можно сделать? Вот что, завтра мой заместитель Дукельский подпишет приказ о восстановлении этого Кичина в звании капитана дальнего плавания. И завтра же — вы слышите, завтра же — этот Кичин должен быть в Батуми, у начальника Батумского морского пароходства. Я этому начальнику сам позвоню. У него на причале стоят два нефтеналивных танкера, готовых выйти в море. Кичин должен принять один из этих танкеров и тут же уйти в рейс. В Батуми, конечно, есть свое КГБ, но чем черт не шутит, это все-таки разные города, авось батумское КГБ в спешке даст ему визу на загранку… А что касается статьи, то — пожалуйста, вот моя подпись, я признаю, что с лишением звания капитана мы поспешили…

Я примчался в редакцию «Комсомольской правды», неся подпись Бакаева на статье, как знамя. Помню, я даже не удивился тогда, что никто — ни секретарь ЦК КП Украины Щербицкий, ни министр флота и член ЦК Бакаев, ни заместитель начальника Уголовного розыска СССР Волков, ни главный редактор «Комсомольской правды» — не решались в открытую обсуждать самое главное, из-за чего разгорелся весь сыр-бор с капитаном Кичиным: вымогательство взяток инспекторами одесского КГБ. Это осталось недосказанным, в тени, за скобками разговора. И больше того, сам министр флота, член Советского правительства вынужден был юлить и придумывать обходные пути, чтобы тайком от КГБ отправить в плавание одного из лучших капитанов своего министерства…

Нет, я тогда не удивился этому — это, я помню, было как бы в органике системы внутренних отношений советских людей к КГБ на всех социальных уровнях общества…

Да, честно говоря, мне и некогда было думать тогда об этих материях. Я выскочил из подъезда правительственного дома на Советской площади, сел в ожидавшую меня редакционную машину, сказал водителю «В контору!» (так мы всегда называли редакцию) и тут же заметил, что следом за нашей машиной тронулась черная «Волга» с двумя пассажирами. Один из них, сидя на переднем сиденье рядом с водителем, говорил что-то по радиотелефону.

Радиотелефон в машинах есть в СССР только у КГБ, милиции и членов правительства. Мы мчались в редакцию по улице Горького, и по дороге я лихорадочно соображал: если эта черная «Волга» не отвяжется от нас на следующем повороте, значит, это КГБ, это слежка, потому что ни милиции, ни тем паче членам правительства незачем наблюдать за мной…

Но даже когда эта «Волга», тупо вися у нас на хвосте, вместе с нами свернула с Ленинградского проспекта на улицу «Правды» и тормознула у издательства «Правда», в трех шагах от нашей машины, я сказал себе: «Ерунда, этого не может быть! Это простое совпадение, ты просто паникуешь, у страха глаза велики… И вообще — как может одесское КГБ организовать за тобой слежку в Москве? И откуда им знать, что ты уже написал против них статью? Бред!..»

Избегая встречаться взглядом с пассажиром в черной «Волге», который почему-то не вышел из машины, я взбежал по мраморным ступеням редакционного подъезда, толкнул тяжелую дверь, быстро миновал дежурного милиционера и ступил в кабину лифта. И когда я вышел на шестом этаже редакции и оказался в коридоре «Комсомолки», я почувствовал облегчение, словно оказался — смешно сказать! — в безопасном месте. «Ты просто псих и трус!» — сказал я себе и шагнул в кабинет студенческого отдела редакции, где сидели Гена Бочаров и еще несколько сотрудников.

— Вот! — Я гордо хлопнул на стол Бочарова оттиск нашей с ним статьи с визой Бакаева. — Подпись министра Бакаева! Пошли к главному, пусть ставит статью в завтрашний номер. Где Кичин?

— Кичин, как всегда, в буфете… — сказал Бочаров негромко. — Только что мне звонил помощник первого секретаря ЦК Украины. Сейчас в Киеве началось заседание бюро ЦК партии. Вопрос о Кичине стоит последним. То есть часов в девять вечера мы будем знать, восстановят они его в партии или нет.

— Конечно, восстановят! — сказал я уверенно. — Если поставили вопрос в повестку дня — значит, восстановят.

Иначе — зачем обсуждать? Исключить из партии второй раз, что ли?

— Не так все просто… — задумчиво продолжал Бочаров. — Они вызвали в Киев на заседание бюро ЦК кого бы ты думал?

— Данченко, наверное? Кого еще? Секретаря парткома пароходства?

— Куварзина, — сказал Бочаров и посмотрел мне прямо в глаза. — Слушай, ты сегодня ничего странного не заметил вокруг себя?