Настоящая партнерша

— Мы с Джимми обручились два месяца назад. Это был мой последний рейс в должности стюардессы. На Рождество мы должны были пожениться... — С этими словами она выхватила у меня кольцо, трясущейся рукой надела его на палец, а когда снова повернулась ко мне, глаза ее были полны слез. — Теперь вы мне верите? — Она всхлипнула. — Теперь вы мне верите?

Первый раз за двадцать четыре часа я поступил разумно: крепко сжал губы и не сказал ни слова. Меня больше не беспокоило ее странное поведение сразу после аварии и у нас в домике, я понял: то, что она сейчас сказала, объясняет все. Я молча сидел и наблюдал за тем, как она смотрит перед собой невидящим взглядом, а когда она вдруг вся поникла и закрыла лицо руками, я привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Она просто повернулась, уткнулась лицом в олений мех моей парки и заплакала так, словно сердце ее разрывалось. Я думаю, так оно и было на самом деле.

Возможно, тот момент, когда человек узнает, что у девушки умер жених, — не самый подходящий для зарождения любви. Но боюсь, что именно это со мной и случилось. Эмоциям нет дела до щепетильности, до правил и приличий повседневной жизни, и именно сейчас я вдруг ощутил их власть над собой с такой силой, какой не чувствовал с того ужасного дня, четыре года назад, когда моя жена через три месяца после свадьбы погибла в автомобильной катастрофе. И я бросил медицину, вернулся к моей первой великой любви — геологии, закончил прерванный второй мировой войной курс на степень бакалавра наук и пустился странствовать по свету, направляясь туда, где работа, новое окружение и обстоятельства помогли мне забыть о прошлом. Почему же при виде этой темной головки, уткнувшейся в мех моей парки, я чувствовал, что сердце мое переворачивается? Не знаю. Несмотря на ее удивительные темные глаза, ее нельзя было назвать красавицей. И я абсолютно ничего о ней не знал. Быть может, это была просто естественная реакция после моей прежней антипатии, а может быть, это была жалость, вызванная тем, что она потеряла любимого человека, что я обошелся с ней слишком грубо и подвергал ее опасности. Ведь тот, кто понимает, что я знаю слишком много, очень скоро поймет, что и она знает столько же. Возможно, мои чувства были вызваны тем, что она выглядела такой беспомощной и ранимой, такой до смешного маленькой, как бы затерявшейся в большой парке Джесса. Потом я заметил, что ищу оправдания, и перестал об этом думать. Я был женат недолго, но достаточно долго для того, чтобы узнать: у сердца есть свои собственные причины, о которых даже самый острый ум не имеет ни малейшего представления.

Мало-помалу рыдания утихли, и она выпрямилась, пряча от меня, вероятно, очень заплаканное лицо.

— Простите, — невнятно прошептала она. — И большое вам спасибо.

— Спасибо моему утешающему плечу. — Я похлопал по нему правой рукой. — Это для моих друзей, другое — для моих пациентов.

— Ему тоже, но я не об этом. Спасибо вам за то, что вы не говорили, как вам меня жаль, не гладили меня по голове, не приговаривали «ну-ну» или что-нибудь в этом роде. Я бы этого не выдержала. — Она вытерла лицо, взглянула на меня своими темными глазами, и снова я почувствовал, как у меня все переворачивается внутри. — Куда мы теперь, доктор Мейсон?

— Обратно в домик.

— Я не об этом.

— Знаю. Но что вам ответить? Я и сам в полной растерянности. Сто вопросов и ни одного ответа.

— А я даже не знаю всех этих вопросов, — пробормотала она. — Только пять минут тому назад и я узнала, что это был не несчастный случай. — Она недоверчиво покачала головой. — Разве бывало такое, чтобы гражданский самолет заставили сесть, угрожая оружием?

— Доводилось слышать. В газетах писали, как несколько вооруженных людей заставили один самолет пойти на посадку. Но они выбрали еще худшее место, в живых остались, кажется, всего один или двое. Возможно, этот самый инцидент и вдохновил наших «друзей», которые нас ждут в домике. Я бы не удивился.

Но она не слушала меня:

— Почему... Почему они убили полковника Гаррисона?

Я пожал плечами.

— Может быть, у него была слишком большая сопротивляемость против «Микки Финна». Или он знал слишком много, или слишком много видел. А может быть, и то, и другое.

— Но... Теперь они знают, что вы тоже видели и знаете слишком много! — Лучше бы, говоря это, она не смотрела на меня. Эти глаза заставили бы далее и преподобного отца Смолвуда сбиться с мысли в середине его самой грозной обличительной проповеди, правда, я не очень-то представлял себе мистера Смолвуда в роли грозного обличителя.

— Неприятная мысль, — сказал я, — и она уже несколько раз приходила мне в голову за последние полчаса. Даже больше, чем надо.

— О, не надо так! Вам, наверное, так же страшно, как и мне! — Она поежилась. — Пожалуйста, уйдем отсюда. Здесь так жутко... Что... что это было? — внезапно зазвенел ее голос на высокой, резкой ноте.

— Что? — Я старался говорить спокойно, но это не помешало мне нервно оглянуться. Возможно, она права. Возможно, мне так же страшно, как и ей.