Настоящее имя

Его мозг напоминал проигрыватель с заевшей пластинкой. Савик непрестанно думал о том, что случилось вчера в палатке у Глеба, снова и снова прокручивая в голове цепочку событий: вот он вертит ручку, шипение, цифра «8» уплыла за пределы окошка, появилась семерка, Глеб с вытаращенными глазами сползает на пол… красноватое пятно под скулой и кончик какой-то хреновины, торчащий из середины… А потом — чистая гладкая кожа, ничего нет. Пусто… Но не привиделось же ему это все! Тем более, что Глеб так и остался мертвым…

Савик сильно подозревал, что все дело в этой чертовой ручке. Шпионская какая-нибудь дрянь… Откуда она там взялась? Хотя… Целый автобус каких-то крутых взорвали, у тех что угодно быть могло!

По всем правилам, ручку следовало уничтожить — тогда концы уйдут в воду. Но ему не хотелось этого делать. Целый день он опасливо крутил её так и этак, направив на всякий случай в большую ватную подушку.

Постепенно кое-что стало проясняться. Ручка имела два положения. В обычном из неё выдвигался стержень и можно было писать обыкновенной на вид синей пастой. Но если ободок и наконечник как бы растянуть и одновременно повернуть в противоположных направлениях, открывалось окошко с цифрой «семь» и ручка начинала излучать волны опасности и скрытой силы. Савик понимал, что если сейчас нажать стреловидный нажим, эта сила немедленно проявит себя. Но он не нажимал — проделывал все манипуляции в обратном порядке, расписывался на косо оторванном листе газеты. Ручка завораживала его изяществом и красотой. Эти плавные отточенные линии, эта правильность форм, золотой ободок на темном полированном дереве, дорогая и изысканная простота…

Савик не был ни эстетом, ни поэтом, в Третьяковку он сроду не ходил, даже вместе с классом, — а самой красивой вещью на свете по его мнению являлся пистолет Макарова, который он как-то видел у Маза. Но здесь Савика, что называется — проняло. Может даже не красота, а то общее, что было между «ПМ» и этой ручкой?.. Так или иначе выбрасывать он её не стал, а спрятал в туалете за канализационной трубой.

Аппетита не было, он почти ничего не ел. Мать заподозрила неладное, забеспокоилась, снова завела свою обычную песню.

— Чего ты дурью маешься? Работал как все, шофером, в приличном месте, вроде около власти… А теперь что? То спишь целый день, то шастаешь по ночам, то пьяный, то злой, то побитый… Теперь сидишь, как волк в норе! Куда это годится? Что это за работа такая?

Но на все её расспросы Савик только цедил: «Все нормально. Отцепись.»

Вечером он решил развеяться, выпросил у матери полтинник в долг, выбрался из своей берлоги и отправился в «Миранду» — дискобар, где любили собираться путевые пацаны района. Там было многолюдно, резко били по ушам рваные ритмы, синие, желтые и зеленые всполохи цветомузыки били по глазам. Площадка для танцев была плотно забита потными разгоряченными телами, каждый корячился сам по себе — прыгали, раскачиваясь обкуренные или подколотые парни, извивались, подняв руки, такие же кайфующие девчонки. Некоторые притягивались друг к другу и сплетались в объятиях, бесстыдно тискаясь на глазах у остальных. Потом парочки шли в туалет и возвращались порознь, потеряв друг к другу всякий интерес.

Савик подошел к стойке, взял кружку «Балтики», залпом выпил. Тут же повторил. Захотелось есть, захотелось водки, захотелось анаши или пары «колес», захотелось бабу, захотелось «бэшку» или «мерс», чтобы промчаться по Вернадке на сто сорока, тиская правой рукой обтянутое скользким нейлоном колено. Но наличность заканчивалась и, очевидно чувствуя это, худой с прилизанным пробором бармен отошел подальше и индифферентно смотрел в сторону.

— Слышь, братан!

Было шумно, но тот услышал, на удивление быстро подбежал и изобразил максимальную почтительность.

— Налей соточку водки в долг, — попросил Савик, понимая невыполнимость просьбы. Если каждому задарма наливать…

— Сейчас сделаю!

Через минуту на стойке появилась рюмка и тарелочка с бутербродом. Чудеса, да и только!

Савик выпил, закусил и пришел в благодушное настроение. Сегодня ему везло. Может, появится классная телка с ароматно дымящейся мастыркой… Но вместо этого вдруг появился Боря Хмель.

— Здорово, братское сердце! — сердечно произнес он и приобнял Савика за плечи. — Ты не обижайся, это мы по-пьяни… Не разобрались, короче… Хочешь, я тебе сейчас стол накрою?

Савик насторожился. С чего такая щедрость? Похоже на ловушку. Надо сваливать, пока по-новой не накатили…

— Сейчас не могу, ребята ждут, — он осторожно высвободился и стал протискиваться к выходу, жалея что не захватил с собой нож. Но все обошлось — никто не ждал у входа, не крался следом, не караулил в подъезде.

Ночью его опять мучали бабы без сосков и всякие другие кошмары.

Рано утром раздался звонок в дверь. Опухший невыспавшийся Савик скатился с кровати, крикнул матери: «Я открою!» — и побежал к двери. Он задницей чувствовал, что это по поводу Глеба.

На пороге стоял Маз.

— Одевайся, выйди, — сказал он сухим тоном.