На этом месте Валька закончил читать, ибо глаза его начали слипаться. Книга уже приготовилась выскользнуть из его рук, как вдруг он отчетливо, как наяву, увидел красивый двухэтажный дом под черепичной крышей; аккуратно подстриженные кустики, клумбы с цветами, над которыми порхали мириады разноцветных бабочек; чуть поодаль, в призрачной тени цветущих яблонь, поблескивала полировкой новенькая вишневая девятка, за рулем которой восседал упитанный мужичок, тронутые сединой волосы которого были коротко, по-рэкетирски так, подстрижены. На его мускулистой руке, небрежно положенной на край почти утопленного ветрового стекла, сверкают золотые часы; на носу — дорогие зеркальные солнцезащитные очки. В них отражается приближающая женская фигура, формы которой поистине совершенны… Но тут вполне отчетливо слышится голос Бориса Аркадьевича: «Для каждого человечка предел совершенства находится ровно на одну ступеньку выше той, которую ему дозволено узреть!» Обломал, блин, старик! Значит, формы той девицы и не настолько уж совершенны, как кажутся. Хотя… Это же Ленка Павлова! — узнал Валька героиню своего зарождающегося сновиденья. — О, она и без всяких этих ступенек хороша! Но что это у нее в руках? Поднос… О да, она протягивает чуваку в вишневой тачке серебряный поднос с длинным запотевшим стаканом, наполненным янтарным напитком и покрытым, будто горный пик снежной шапкой, белейшей, искрящейся в лучах солнца пеной… — Валька облизнулся и тут же увидел рядом с бокалом на подносе вазочку с тремя шариками мороженого…
Тьфу ты, черт!
Чувак в «девятке» снимает очки и белозубо скалится…
Тьфу ты…