Настоящие, или У страсти на поводу

Здесь царил хаос. Подушки и покрывало с небольшого диванчика были брошены на пол, там же на полу стоял графин с водой и стаканы, их было три штуки, и они располагались весьма хаотично. Карандаши, цветные мелки и множество листов ковром устилали пол. Часть бумаги была белоснежной, часть смята неприглядными комками, большая половина изрисована набросками или небольшими портретами.

— Делайн, что здесь произошло?

— Что? — девушка обернулась и непонимающе осмотрелась. — Ах это… я работала.

— Всю ночь?

— Нет, я спала, — кузина нахмурилась, потирая лоб. — Кажется. Да, спала. А потом проснулась и пришло оно.

— Что? — спросила у неё, наклоняясь и поднимая с пола листок, который лежал у самых моих ног.

На меня смотрели глаза. Только глаза. Я вздрогнула, узнавая этот надменный и колючий взгляд, вызывающий у меня протест и непонятную злость.

— Вдохновение, — пояснила девушка. — А что уже утро? Ой, это не то. — И выхватила у меня из рук набросок. — Не то, совсем не то.

Я прекрасно её понимала. На меня тоже иногда находили такие приступы вдохновения. Когда я не могла ни есть, ни спать, пока не разгадывала узоры переплетения силы, пока не могла соединить магию с механизмом для получения необходимого результата. Но также я помнила, каково организму после такой встряски. Как волна апатии и бессилия накрывали с головой, заставляя целые сутки лежать в постели и приходить в себя.

— Почему же. У тебя очень хорошо получилось изобразить взгляд Торнтона. Милая, тебе необходимо успокоиться и отдохнуть, а еще лучше поспать. Я распоряжусь, чтобы тебя не беспокоили. Если хочешь, то можно сначала позавтракать. Еду принесут прямо сюда.

— Завтракать? — задумчиво повторила Делайн и покачала головой. — Потом. Мне нужна ты.

— Я?

— Да! Мне пришла в голову идея. Ночью. Я прям увидела её перед глазами. Тебя.

— Меня? — Осторожно ступая по полу, приподняв подол платья, стараясь ни на что не наступить, я прошла через комнату. — У тебя есть мой портрет. И не один.

— Это всё не то. Не ты. Не так, — забормотала Делайн, сжимая в руке листок бумаги. — Это как с графом. Не так… неправильно.

— Что неправильно? — не поняла я, убирая с дивана карандаши и осторожно присаживаясь.

Видимо, придётся задержаться здесь дольше, чем я думала.

Кузина махнула рукой и бросилась на пол, ища черные карандаши.

— Посиди так, не двигайся. Я сейчас, сделаю парочку набросков и всё.

— Но потом ты ляжешь отдыхать?

— Конечно… хорошо, — пробормотала она в ответ.

У меня создалось такое впечатление, что она меня совсем не слышала и согласилась лишь для того, чтобы я от неё отстала. Что же, сейчас я могла ей простить и это.

Следующие пять минут мы пытались придать мне нужную позу и нужный взгляд. Делайн едва не плакала от бессилия.

— Всё не так, — снова и снова повторяла она, поворачивая меня то в одну сторону, то в другую, тревожно заглядывая в глаза.

— Скажи, как надо, — мягко отвечала ей. — Я хочу помочь.

— Я не знаю, — в отчаянье ответила она, отступая, и стрелой метнулась к окну. — Я не знаю.

— Делайн, успокойся. Я тут и никуда не ухожу. Мы обязательно найдём нужный ракурс. Я тебе обещаю. Ты только не нервничай.

Но та меня словно не слышала, до мяса сгрызая ногти. Привычка, о которой она вспоминала, когда начинала сильно волноваться.

«Кажется, пора звать тётушку», — поняла я и уже собиралась встать, когда кое-что заметила.

У другого края дивана лежала небольшая стопка бумаги и в самом низу неровно торчал уголок какого-то портрета.

Не знаю, зачем я потянулась. Зачем взялась за него. Почему взяла всю пачку, доставая искомую вещь. Меня словно магнитом туда потянуло.

Но стоило мне только увидеть это, как время будто остановилось.

Я всегда поражалась талантом Делайн видеть суть человеческой души, находить то тайное, что скрыто от других, и умело выставлять напоказ. Так было с портретом Элодии, на котором она была так прекрасна и невероятна, что захватывало дух. Но лишь на первый взгляд. Пара секунд и от этой приторности начинало мутить, на глаза попадались скрытые недостатки кузины: надменный взгляд, брезгливо опущенные уголки губ и холодное выражение лица. И это ощущение было не только у меня, у каждого, кто видел этот портрет. У всех, кроме Элодии, которая жутко им гордилась и заставила отца повесить картину в большой гостиной в их поместье. И искренне недоумевала, почему остальные не замечают этой красоты, решив, в конце концов, что все просто завидуют.

Так получилось и сейчас.

Карандашный рисунок и Торнтон. Его лицо — худощавое с впалыми щеками, которые неожиданно заросли жёсткой трёхдневной щетиной, что придавала ему совершенно иной вид; волосы растрёпаны и пряди падали на лоб. Я поймала себя на мысли, что хочу протянуть руку и вернуть их на место, пристально заглянуть в глаза. Глупое желание, странное и непонятное.

И без этого его глаза видны. В них не было прежней холодности, хотя надменность никуда не исчезла, но она стала мягче после того, как пропало высокомерие. Эти глаза манили, затягивали в свой омут и заставляли сердце биться в несколько раз быстрее.