Настоящие индейцы

Внезапно закружилась голова. Я попробовала встать, пройтись, но отказалась от затеи — в глазах потемнело. Только обморока мне сейчас не хватало. Надо сделать несколько вдохов-выдохов, опустить голову пониже, все пройдет.

Не прошло. Дурнота усиливалась. На всякий случай я попыталась вообразить кусок сырого мяса, его вид, запах, консистенцию — чтобы получить облегчение на приступе рвоты. Ничего не вышло. То есть мясо выглядело отвратительно, и меня подташнивало, но рвоты не было. У меня обезвоживание, подумала я, и махом допила чай.

Вот это я сделала напрасно.

Только допив, я поняла, отчего мне сделалось так худо.

Передо мной все еще стоял коммуникатор. Алистер сказал, при попытке расплатиться за покупку… а что происходит, когда платишь? Правильно, чип срабатывает, как кошелек. Не надеясь ни на что, я вызвала с чипа свой расчетный счет. Есть!

Уже теряя сознание, я бросила руку вперед, прижала левое запястье к сканеру коммуникатора — глупо, но вдруг поможет?

И на грани беспамятства я увидела, как открылась дверь, вошли консул с секретаршей.

— Вырубилась? — спросил консул.

— Доза достаточная, — ответила секретарша.

— Проверь.

Она ощупала меня, как курицу. И не сразу обратила внимание на коммуникатор. А когда посмотрела, было поздно.

— Ушел большой пакет, — растерянно сообщила она.

— Куда? Адрес!

— Кажется… да, точно. На ее расчетный счет.

— Что за чушь?

— Но это тот адрес, который она вызывала! Может, хотела за что-то заплатить?

— На Саттанге?! Да черт с ним. Если кто за ней прилетит, ему же хуже. Ребята справятся.

Я отключилась уже окончательно.

* * *

Голова раскалывалась от боли.

Комок тошноты намертво застрял в пересохшем горле.

Губы и щеки саднило.

Все тело затекло.

Я открыла опухшие глаза и увидела себя в багажнике машины. Впереди, за рулем, отделенный от меня металлической сеткой, консул. Больше никого.

Руки скованы наручниками, как и ноги. Рот заткнут кляпом.

Вот это влипла.

Консул заметил, что я очнулась.

— Зря ты сюда прилетела, — сказал он сочувственно. — Все вы зря сюда летите. Ты пойми, у меня нет к тебе ненависти. Вообще ничего личного нет. Здесь свои правила игры. Ты сама виновата, что влезла.

Если я что и ненавижу, так это слова «здесь свои правила игры».

Хорошо, что у меня заткнут рот.

Взгляд упал на левую руку. Ленты не было. Был след от легкого ожога, похоже, ее резали термоножницами. Роботизированными. Небось, рассчитывали, что там взрывчатка, и не придется инсценировать мою смерть. Ай-ай-ай, какой облом… Ты, мерзавец, еще не знаешь, какой облом. Ленту, небось, в ручках подержал? Да даже если нет. Там, где ты ее снимал с меня, осталось столько умной пыли, что тебя за парсек вычислят.

Очень хорошо, что у меня заткнут рот.

* * *

— Не пытайся с ними заговорить, — предупредил меня консул, вынимая кляп.

Мы стояли возле его машины, окруженные рослыми индейцами. Консул лично освободил мне ноги, затем снял наручники и вынул кляп.

— Они все равно ни слова не понимают на федеральном.

Я промолчала. Индейцы интересовали меня куда больше, чем трусливо-победительный тон консула.

Их было штук двадцать. Практически равного роста — под два метра — в синих юбках по колено и синих же плащах. Почему-то тканых. Храмовая стража в том лесу носила меховые. Пояс, подол, края плаща отделаны красным орнаментом. У одного по бедру змеилась вышивка белой шерстью. Сапоги из некрашеной кожи, по колено, туго обмотаны ремнями — надо полагать, чтобы не сваливались, поскольку по форме они были скорей кожаными чулками, чем обувью. Ремнями же крепились и деревянные подошвы. Оружие — только холодное. Разумеется. Пороха индейцы не знали, и традиция предписывала игнорировать его. Зато холодняка было завались, и он поражал разнообразием. У кого-то рогатины, у кого-то традиционные индейские алебарды, а у двоих я заметила луки. Ножи, короткие мечи, булавы, пращи… И каждый носил на себе целый арсенал. Достаточно убить одного, чтобы вооружить всю нашу группу. Если, конечно, она еще жива.

Консул бросил машину на холме, с которого открывался вид на огромный лагерь. В центре стояли высоченные шатры, по мере приближения к краям шатры мельчали, пока не превращались в палатки. Навскидку здесь тусовалось тысячи три индейцев. Судя по всему, это была какая-то временная стоянка, поскольку индейцы вообще-то прекрасно умели строить дома, и отнюдь не из шкур.

Ближайший конвоир грубо толкнул меня в сторону лагеря. Ну ладно, пойдем. Я зашагала по тропинке вниз. Время от времени меня тыкали в спину и плечи — и вовсе не древками, а острием. Консул семенил рядом, вздыхая и потея.

— Ты только не наглей. Борзость здесь никому не нравится. Веди себя смирно. Поняла, да? Не зли людей.

Людей, ага. Никогда не страдала ксенофобией, но что-то мне мешало признать свое окружение людьми. Причем в равной степени индейцев и нашего консула. Не наглей, ишь ты. Ну да, а то тебя потом выпорют. Наверное, публично. Индейцы любят публичность.