Настоящий Лужков. Преступник или жертва Кремля?

…Народ успел пообедать, пока я ходил, причем было заметно, что не только поесть. Нина пока не появлялась, а время шло. Другой кар доставил нам несколько контейнеров, Элеонора велела наполнить их и позволила после этого уйти.

– Следующая смена разгрузит, – объяснила она и написала Тимофеичу справку, что мы отработали.

– А почему без объема сделанного? – спросил я, так как всегда возмущался таким подходом. Что сделано, то сделано, пусть пишет как есть.

– Тебе больше всех надо? – уставился на меня Тимофеич, и я не стал настаивать. В конце концов он старший, и мне наплевать.

– А не пойти ли нам в баню? – предложил художник. – Жены ничего не узнают, ведь до конца рабочего дня еще два часа…

– И действительно, – согласились многие, и компания заспешила к ближайшей станции метро.

Пройдет немного времени, и мы придем в это же хранилище перебирать и затаривать картофель и овощи перед отправкой их в магазины. Вместо Нины на электрокаре катается штатный работник, доставляет с пятого этажа на первый контейнеры, которые в период завоза затаскивали наверх. И опять то и дело мы простаиваем, а после окончания такой смены мысленно молимся, чтобы эта партия пакетов с картошкой не попала в овощной магазин, куда мы постоянно ходим.

Но, наверное, все-таки попадает, поскольку дома содержимое пакета лучше не показывать, а потихоньку сначала перебрать еще раз и из двух-трех сделать один. А может, эта картошка и не с нашей базы?

Это на базе. А сколько нас, бедолаг, вкалывало в подмосковных хозяйствах – учету не поддается. Помню, во время уборки картофеля и капусты в одном из совхозов Озерского района столичной области приходилось вручную грузить автомобили, забрасывая в кузова сетки с картофелем, морковью, кочаны. Накланяешься до темноты в глазах, и становится совершенно безразлично, что под ногами – картофелины или комки земли. Кроме того, сетки забрасывали снизу, с земли, взявшись за углы вдвоем, коротким взмахом. Они тяжело ухались на пол кузова, получая повреждения. Потом по сеткам будут ходить в сапогах, чтобы загрузить машину как положено.

Когда директора совхоза спросили, почему нет ни погрузчика, ни сортировальной площадки с транспортерами, ни контейнеров, тот искренне удивился.

– А вы-то зачем? – развел руками. – Вон вас сколько! А надо будет – еще пришлют! – уверенно закончил он.

И ведь действительно пришлют. Хорошо еще, что в этом совхозе всегда готовы к встрече тех, кто приезжает на уборку. А то зачастую директора это совершенно не волнует – пусть прибывшие сами о себе и заботятся. Кстати, отсутствие средств механизации, невыполнение заданий по организации пунктов товарной подработки продукции приводят и к значительным простоям машин и железнодорожных вагонов, увеличивает путь вагона с овощами, который однажды я проследил от и до. Но оговорюсь сразу. Я не стал следить за вагоном, который пришел бы на одну из станций Московского железнодорожного узла в период интенсивного завоза и закладки овощей, поскольку в этот период многое можно простить, исходя из прямо-таки чрезвычайных обстоятельств, в которых оказываются все организации и учреждения, причастные к завозу и закладке. В период же относительного затишья, когда вагонов на плодоовощные объединения поступает немного, в основном с цитрусовыми, проще оказаться у истоков причин поистине астрономических цифр простоя.

Об этом я обязательно расскажу, но чуть позже, а пока хочу поделиться историей с географией, которая случилась со мной уже не как с начальником отдела во главе «привлеченных», а как с журналистом. Все, что я видел на плодоовощных базах, в один прекрасный день описал в заметке: и про Элеонору в норках и бриллиантах, и про вилы одни на троих, и про отгулы – словом, изложил в заметке все, что накипело и с чем мне мириться никак не хотелось.

Куда, думаю, отнести такую заметку? В московские издания – бесполезно, дай-ка я замахнусь на центральные. Пришел в «Советскую Россию», второй по значимости после «Правды» партийный орган. Положил на стол. Знал, о чем писал, знал, как написал, знал, зачем писал. Заведующий отделом, в который меня направили из приемной, быстро все прочитал, все понял, поднял на меня усталые глаза – а они у всех журналистов ежедневных газет всегда усталые, у самого были такие, когда трудился в ежедневной газете.

– Нет, говорит, – не можем мы такое опубликовать.

– Я плохо написал? – спросил я на всякий случай, поскольку знал, что написал нормально и по этому признаку мне отказать просто невозможно.

– Нет, текст нормальный. Но, понимаете, у нас на подобные публикации о Москве – табу. В Москве все должно быть хорошо. Как-никак город борется за звание города коммунистического труда, а тут – такое безобразие. Нет, не можем, извините.

Я забрал свое сочинение и откланялся – что можно было сказать, а хоть бы и сказал – толк в чем?