Настоящик

Но этого я, конечно, вслух говорить не стал. Наши, поселковые, меня еще до похода предупредили: за Прокентия отвечаешь головой. Не убережешь его – так не обижайся, дед. Камень на шею и в прорубь. Пугают... Будто я без них не понимаю, что Прокентия беречь надо. Потому как он – голова, без него поселку не спастись. Но это с одного боку глядя. А с другого поглядеть – он ведь дитё-дитём, Прокентий. Ни прокормить себя, ни от зверья отбиться, ни дорогу в лесу найти – малахольный, одно слово...

– Ладно, – говорю, – перевалим, помолясь.

И Зойке:

– Правь во-он туда, между ложбинами посередке.

Зойка пуговкой своей закрутила неодобрительно, тоже взад-вперед зыркает.

– А ложбинкой-то сподручнее! Крутяка такого нет. А посередке... втянут ли собачки?

– Ничего, – говорю. – ты поможешь.

Спорить еще со мной будет! Я же чую – снег в ложбинке рыхлый – провалишься вместе с окоренком, и собаки не отроют! Только вот спроси меня, откуда я это знаю – нет ответа.

И тут вдруг Прокентий выдал – я чуть в сугроб не сел.

– Больше всего, – говорит, – это похоже на поезд...

Ах ты ж, барсучина смышленый! И где он слов таких понабрался?! Поезд! Не зря, выходит, в землянке у матери книжки прятал, на растопку не давал! Другая-то молодежь давно и буквы разучилась рисовать, да и не умела, поди, никогда – зачем они в промысловом деле? А этот, вишь, начитанный!

Ведь и правда – вылитый состав на путях стоит! Только снегом занесен по крыши. Давненько я никаких поездов не видал! Пожалуй, с первого похода – ни разу...

– Надо бы глянуть, – говорю, – что там, в тех вагонах!

Встали табором под самым увалом, но собачек пока не откладывали – вдруг тикать придется? Я обсмотрелся кругом – никаких следов. Была не была!

– Вот здесь копайте, – говорю.

Помимо двоих мужиков с лопатами поставил еще троих – копейщиков. Мало ли что из такой берлоги может выскочить? Добро, если косман – зверь мелкий, бей его по сусалу, пока на горло не кинулся, и весь разговор. А если там лохмарь?

Разрыли без ошибки – прямо до двери докопались. Натуральный пассажирский вагон, дверь не на замке, примерзла, правда, но кое-как отколупнули, толкнули – открылась.

Прокентий было полез первым, да я на него прицыкнул. Он хоть и голова, а настоящего поезда сроду не видал. Не говоря уж про живого лохмаря. Случись что, кого в прорубь спустят? Вот то-то. Значит, и охотой я командую.

Долго слушали, не ворочается ли там, в темноте, туша, не стучат ли когти по полу. Но было тихо. Эх, раскопать бы окна, дать свету! Да провозишься с раскопками как раз до ночи. Обойдемся факелом.

Ну и двинулся я по вагону первым. Хорошо, он не купейный, а из одних перегородок с полками, забыл уж, как зовут такие. Полвека прошло, как люди с Земли ушли, тогда же и поезда встали, электричество кончилось, бензины-керосины всякие – некому вырабатывать и не для кого. Только такие зимогоры упрямые, как в нашем поселке, и остались, и то не все. Ну да ничего, перебились и без цивилизации, и без Станции вашей спасительной, пропади она пропадом. Алёну у меня забрала... Да. Полвека...

А пыли в вагоне не много накопилось. И то сказать – какая пыль, когда на дворе круглый год зима, и сугроб выше крыши? Тишина и покой. Как в гробу...

И только это я подумал, как вдруг Витька-копейщик как заорет:

– Лохмарь!

Тут и я увидел – далеко впереди два огонька вспыхнули. У меня прямо сердце обмерло – так и есть, лохмарёвы глаза! Не найти в наших краях зверюги страшнее – хитрый, силищи страшной и вечно голодный. Выследит в лесу – и поминай, как звали. Редко когда отбиться удается, да и то если артелью. А тут, в узком проходе, какая артель?

Как дунут мои копейщики назад, к выходу, только топот стоит! Хотел и я поворачивать оглобли, да что-то странное вдруг померещилось. Чего это у лохмаря, подлеца, глазенки из стороны в сторону забегали? Пригляделся, помахал факелом и все понял.

– Возвращайтесь, – кричу, – воины хреновы! Опасность миновала!

Подошел ближе – ну, точно. В последнем закутке верхняя полка поднята, под ней – продолговатое зеркало с трещиной – от мороза, наверное, раскололось – и теперь в нем не один факел отражается, а как бы два.

Витька-копейщик и остальные в тамбуре столпились, шеи вытянули.

– Чего было-то? – спрашивают.

– Зеркало, – говорю.

– Какое такое зеркало? – глазами лупают.

Вот и толкуй с ними.

– Распрягайте, – командую. – Здесь и заночуем. Пещера удобная...

Ночью приснился мне стук колес. Уютно так. Вроде и на боку лежишь, а сам знаешь, что едешь – прямо до места довезут. Тут подходит Алёна и возле меня садится.

– Попей чаю, – говорит. – Скоро станция.

– А куда это мы едем? – спрашиваю.

Алёна помолчала, вздохнула.

– Я тут выхожу, Глеб. А тебе дальше ехать.

– Как так выходишь?! – не понимаю. – Зачем?

– Родители говорят, здесь больше нельзя жить. Станция нас всех переправит на другую планету. Ты с нами не хочешь – значит, пора прощаться...

Встала и ушла.

Я с полки вскочил, за ней бросился, а она уж в дальнем конце вагона!

– Стой! – кричу что есть силы. – Вернись! Это смерть!