Настойчивый

Усмехаюсь и перехожу дорогу, ведущую к моему дому. Я бы хотела родиться в другой семье, где детей учат кататься на велосипеде, плавать, чтобы была возможность сбегать в жаркий день на речку и окунуться. Но пока все ныряли и наслаждались освежающими купаниями, я сидела дома и учила Библию, слова которой теперь стерты из памяти. Что для ребенка пятнадцать минут игры на улице в собственном дворе без игрушек и развлечений? Я была связана по рукам и ногам, а за непослушание на дверях висел кожаный шланг от старой стиральной машины. Даже в семнадцать лет я ощущала на себе его ребристую поверхность. Именно поэтому дом Уиллоу стал моим пристанищем, каждая ночь в их семье была моим спасением, оттягиванием времени до судного дня, когда я, наконец, нашла в себе силы сбежать, огрызнуться, показать зубы собственной матери.

Однажды Уиллоу спросила меня, почему я не расскажу все полиции, не покажу все свои ушибы и синяки. Но не один ребенок, бунтующий против свидетелей, не пожелает идти в приемную семью. Только потому, что брали таких детей все те же свидетели. А попасть из одной ямы в другую было страшно. Поэтому я ждала своего совершеннолетия, свободы ото всех.

Останавливаюсь напротив покосившихся ворот моего дома, краска давно облезла, дождь не пощадил ветхий дом. Мне всегда хотелось закидать его камнями, как в «Форест Гамп», разбить все окна и сжечь его дотла. Сравнять все с землей и превратить это место в парк для отдыха, чтобы скрасить жизнь всем тем, кто не мог себе этого позволить.

Открываю скрипящую дверцу и прохожу вдоль буйной поросли травы. За двором никто не следит, когда это делать, если ты постоянно пылишься в церкви. По сути, свидетели – это принципиальные тунеядцы, живущие в неухоженном жилье на копейки. Отличная причина жить по заветам. Когда старейшина уже отстроил себе огромный коттедж на деньги прихожан, они все заглядывают ему в рот, при этом делая все за него.

Ступени кажутся рыхлыми, скрип от моего маленького веса слишком громкий, поэтому смещаюсь к правой стороне, не хватало застрять между хлипкими лестницами и сломать себе ноги. Облупленная дверь, по которой я стучу, издает глухой звук пустого полотна. Шторка на окнах дергается, и я вижу ее лицо. Легкие мгновенно наполняются чем-то густым, словно я вдохнула густой дым горящего леса. В горле начинает першить, и я делаю глубокие вдохи.

Двери открываются после нескольких щелчков замка, худое лицо моей мамы запачкано мукой, она смотрит на меня тяжелым взглядом, затем открывает дверь шире. Я пытаюсь придумать, как выкрутиться и зайти в дом, чтобы в укромном месте забрать блокнот со списком.

– Все-таки вернулась. – Она выжидающе смотрит на меня, я опускаю покорно голову, заправляю локон за ухо и киваю головой. – Мне сказали, что ты вернешься.

– Могу я войти? – не поднимая глаза, говорю тихо, голос от страха дрожит.

Она раскрывает полностью дверь и начинает заходить внутрь, иду следом за ней, закрываю за собой, а чертов автоматический замок защелкивается, пугая меня этим звуком. В доме пахнет сыростью и выпечкой, этот сладковато глинистый запах меня постоянно преследует во снах. Бросаю взгляд на деревянный пол со сколом, мне надо отвлечь мать, забрать то, зачем пришла, и спокойно уйти.

Браслет на моей руке начинает раздражать, хочется нажать на кнопку и бежать отсюда, но я не делаю этого. Прохожу за ней на кухню и усаживаюсь на стул. Она наливает мне стакан воды и громко ставит его передо мной. На столе лежат скользкие куски размороженной куриной грудки, доска для нарезки, огромный тесак, насколько я помню, ужасно тупой, и скалка. Мама поворачивается ко мне спиной, в ее руках появляется круглый кусок теста, который она кладет на стол. Сбоку висит курица на крюке, я даже не представляю, где еще можно увидеть подобное приспособление для избавления крови из тушки. Острым ножом разрезает тесто на две половины и накрывает полотенцем. В руках появляется металлический тесак, она разрубает курицу пополам, едва содрав ее с крюка, и начинает разделывать тушку.

– Ты связалась с этими бестолковыми братьями Кинг, упокой Господь душу их матери. Она наверняка сейчас жарится в адском костре вместе с чертями. – Вода застревает в горле, и я начинаю кашлять. – Ты пыталась с ними говорить о церкви?

Я насильно заставляю себя пить воду, проталкиваю ее в желудок.

– Я так и думала, что ты не станешь. Но ты должна была, разве не этому тебя учили? – Она со всей силы бьет по тушке курицы, и один кусок вместе со шкурой падает на пол со шлепком. – Да что же такое.

– Ты плохо выглядишь, – наконец произношу я. – Тебе надо показаться врачу.

Она сипло усмехается, обходит стол с другой стороны, берет тесто и перекладывает его на грязную часть доски. Скалкой начинает раскатывать тонкий блин.

– С каких пор ты стала такой заботливой? – Она прикрывает глаза, будто у нее болит голова, я в это время оглядываюсь на прихожую. – Пока ты таскалась, я успела о многом подумать. Старейшина предлагает тебя крестить. Хотела тебя найти, да начались проблемы в церкви. Ты что-то знаешь об этом?