Читаем Настольная книга для монашествующих и мирян полностью

Знаю, что бывают времена повальных увлечений и общего, затверженного, упорного повторения одних и тех же мыслей и слов. Знаю, что при таких условиях трудно убеждать предубежденных, но верю, что одно ваше пребывание сегодня в стенах монастыря уже говорит за то, что вы не принадлежите к числу таковых упорствующих в истине.

Есть и еще побуждение говорить сегодня о монашестве и подвижничестве – это память прославляемого нами сегодня святого праведника. Иоанн Предтеча – не проповедник ли монашества? Задолго до учреждения его как особого звания и состояния в христианском обществе, задолго до составления всяких уставов монашеского жития он уже показал пример всецелого отрешения от мира ради высших духовных целей, пример подвижничества, пустынножительства и самоотречения.

Не он ли показал и то, что в пустыню к подвижнику всегда идет и мир за советом и руководством? Не к нему ли, отрешенному от всех и всяких мирских дел и, по-видимому, в них мало понимавшему, однако, приходили воины, мытари, фарисеи, саддукеи, приходили и все спрашивали: что нам делать? И каждому скорбному и греховному сердцу, воистину, он рассказал его печальную историю, и каждому вопрошающему он дал краткий, но вразумительный совет и Урок, и в каждой душе зажег он священный огонь веры, покаяния, отрадной надежды спасения и святого воодушевления.

Не его ли слово загремело на людном пути Иорданском, ударяло по струнам сердца, обличало грозно и смело неправду?

И не его ли скорбная история жизни и мученическая смерть как бы преднаписали пророчески жизнь подвижников христианских?

Много ныне возражают против монашества. Это любимый предмет для разговоров, для газетных суждений и нападок. Не станем, после примера жизни Иоанна Крестителя, доказывать, что для многих монашество, без всяких писанных уставов, есть как бы их естественное состояние. Скажем одно: в сектах и вероисповеданиях, отвергших иноческий подвиг, как, например, в протестантстве, мы видим все-таки везде попытки восстановить иночество или заменить его чем-либо подобным. Не знак ли это, что жажды подвига нельзя подавить и нельзя насильственно и принудительно указать ему один какой-либо искусственно одобряемый путь, вроде семьи и семейного служения? И еще: наше время слишком много говорит о свободе самоопределения личности к жизни и деятельности.

Итак, если пред нами то или другое лицо по природе расположено к монашеству, если удары жизни и тяжкий опыт греха и падений поставили его на этот путь, если душа затосковала о молитве и возжаждала всецелого и безраздельного служения Богу и ближним в лице братства обители, а не в лице собственной семьи, и желает служить спасению мира не устройством удобств жизни, а молитвой за гибнущий мир и деятельным примером борьбы с грехом, этим источником гибели мира, – то спрашивается: кто смеет и во имя какой свободы может заставить такое лицо жить не так, как оно желает, как расположено и даже как оно единственно может, а по иным, чуждым для него правилам? Тогда где же ваша хваленая свобода? Если бы к монашеству обязывала Церковь всех, то можно было бы против этого негодовать, даже бороться, как с насилием, но если зовут только желающих и могущих вместить, для принятия же обетов требуют долговременного искуса и осторожности, – то уж не Церковь тогда насилует совесть, а, наоборот, хулители и враги монашества насилуют совесть тех людей, которые ищут тесного и скорбного жития и особого подвига иноческого.

Церковь же устами святых отцев своих исповедует всеобдержное правило: похваляем святое иночество, чтим честное вдовство, благословляем доброе супружество… Благословляем супружество ныне и мы, празднуя рождение Предтечи в семье от праведных родителей…

Восхвалим же ныне и святое иночество! Призовем для сего в свидетели прошлое, возьмем оттуда урок и настоящему.

Вот почти тысячу лет тому назад наши предки, языческие славяне, принимают Православную веру. Знаем мы их языческую жизнь: «Живяху зверинским образом», – говорит о них древний летописец; у них умыкание девиц, у них ужасающее пьянство и частые убийства; их богатыри выпивают чары зелена вина по полведра и этим похваляются, разъезжают они по русской земле и силушку свою показывают… Былины наши помнят о том, как были наши предки-язычники «несыты блуда», как занимались они пиршествами и весельем, служили только своей плоти и чувственности, полагали, что Руси есть веселие пити.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)
Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Книга посвящена исследованию святости в русской духовной культуре. Данный том охватывает три века — XII–XIV, от последних десятилетий перед монголо–татарским нашествием до победы на Куликовом поле, от предельного раздробления Руси на уделы до века собирания земель Северо–Восточной Руси вокруг Москвы. В этом историческом отрезке многое складывается совсем по–иному, чем в первом веке христианства на Руси. Но и внутри этого периода нет единства, как видно из широкого историко–панорамного обзора эпохи. Святость в это время воплощается в основном в двух типах — святых благоверных князьях и святителях. Наиболее диагностически важные фигуры, рассматриваемые в этом томе, — два парадоксальных (хотя и по–разному) святых — «чужой свой» Антоний Римлянин и «святой еретик» Авраамий Смоленский, относящиеся к до татарскому времени, епископ Владимирский Серапион, свидетель разгрома Руси, сформулировавший идею покаяния за грехи, окормитель духовного стада в страшное лихолетье, и, наконец и прежде всего, величайший русский святой, служитель пресвятой Троицы во имя того духа согласия, который одолевает «ненавистную раздельность мира», преподобный Сергий Радонежский. Им отмечена высшая точка святости, достигнутая на Руси.

Владимир Николаевич Топоров

Религия, религиозная литература / Христианство / Эзотерика