Настольная книга сталиниста

Тогда-то и стали связывать воедино все то, на что привычно не особенно обращали поначалу внимание. На тезис из доклада Хрущёва, повторенный и тем самым усиленный Микояном, о различных формах перехода от капитализма к социализму. На многократно, очень многими выступавшими подчеркнутое упоминание о мирном сосуществовании. На слова Суслова о необходимости отрешиться, наконец, от догматизма и начетничества. Наконец, на передававшееся из уст в уста и потому быстро терявшее подлинный смысл содержание «закрытого» доклада. Осуждение в нем репрессий 1930 — 1940-х гг., объявление их незаконными. Связь их уже не только и не столько с пресловутой «бандой Берии и Абакумова», но и со Сталиным. Обвинение именно последнего в узурпации власти, преступном истреблении партийных, государственных и военных кадров.

Ну а коли столь нелицеприятной, жесткой и решительной критике, и не где-нибудь, а на съезде, подвергли самого Сталина — всенародного кумира, чьи портреты, бюсты и статуи все еще назойливо бросались в глаза повсюду, куда ни падал взор, то сам собой напрашивался один-единственный, однозначный вывод. Ошибочными, порочными были и провозглашенный им курс, и вся его политика. Иными словами, прежний курс и политика партии, государства. А отсутствие достоверной информации, возможности прочитать, перечитать, осмыслить текст доклада Хрущева неизбежно создавало каждому возможность любых, самых произвольных толкований, домыслов. Уже откровенно пристрастных, зависящих от взглядов, позиций того или иного человека, оценок всего прошлого. Давнего и недалекого.

Потому-то все то, что произошло со дня смерти Сталина вплоть до закрытия XX съезда, и слилось в общественном сознании. Все безраздельно.

Признание безвинно пострадавшими врачей Лечсанупра Кремля. Начавшаяся тогда же, еще негласно, реабилитация и возвращение теперь бывших политзаключенных домой. Мир в Корее. Слова Маленкова о невозможности войн в ядерную эпоху и потому неизбежности мирного сосуществования. Провозглашенная переориентация экономики на выпуск товаров широкого потребления. Подъем целинных и залежных земель. Появление в печати, на экранах, сценах театров произведений непривычно критических либо сатирических, максимально деидеологизированных. Приезд в СССР премьер-министра Индии Неру, поездки советских лидеров в Югославию, Индию, Бирму, Афганистан…

Все это, отнюдь не связанное с XX съездом, не проистекавшее из его решений, все же прочно слилось именно с ним. Сомкнулось с ним, выстроившись в один неразрывный ряд. Стало восприниматься как поступательное, последовательное и целенаправленное реформирование. Обновление. Перестройка. Начатый не кем иным, как партией, процесс, новый импульс которому и должен был придать XX съезд.

Подтверждало такое представление, оценку, подкрепляло надежду на новую, лучшую жизнь и полное, как казалось, единодушие, согласие всех выступавших на съезде. Разумеется, прежде всего лидеров. Старых — Молотова, Ворошилова, Микояна, Кагановича. Сравнительно молодых — Хрущева, Маленкова, Шверника, Булганина, Косыгина. Новых, еще непривычных — Суслова, Первухина, Сабурова, Шепилова. А раз так, то значит и вся партия согласна с новым курсом. Одобряет, поддерживает его.

Но для массового сознания, для общего восприятия происходившего было характерным и нечто иное.

Все упования на перемены, на лучшую жизнь население страны связывало отнюдь не с собственными решениями, действиями. Более чем тысячелетнее полное отчуждение от власти, прервавшееся только раз — в 1917 г., делало для всех людей саму мысль о том, чтобы самим изменить собственную судьбу, невозможной. Приучило ожидать избавления от всех напастей, бедствий и тягот только извне, свыше. От некоего героя — царя или первого секретаря — безразлично, который придет и поведет всех в прекрасное и светлое будущее. Ну, а если прежнего кумира низвергли с пьедестала, то его обязательно следует заменить иным. Новым. И им неизбежно стал Хрущев. Тот, кто и разоблачил беззакония времен Сталина. Тем самым уже развеял тьму и страхи.

Способствовала тому давно отработанная, не раз проверенная на практике во многих странах мира технология пропаганды. Вполне профессионально и успешно она неустанно била в одну точку. Вновь и вновь, со все возрастающей силой, достигшей своего максимума в дни XX съезда, возвращалась к двум взаимосвязанным событиям. К репрессиям в прошлом, к их разоблачению в настоящем. Делала именно и только их тем самым если не решающим, то, во всяком случае, главным. Сводила только к ним двадцать лет истории партии и страны, но, вместе с тем, продолжала скрывать текст «закрытого» доклада, далеко не случайно опубликованного лишь в 1989 г.