Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

— В чём дело? Что произошло? — шарахалась от бегающего сына Ида Львовна. Который уже прыгал, вдевался в брюки.

— А завтракать? А каша? Григорий!

— Потом, потом, мама. До вечера, пока.

И только мелькнула за сыном наплечная его сумка, чуть не прибитая хлопнувшей дверью.

И всё же ошибся. Не было графомана в редакции — везде спокойные, внимательные головы у мониторов.

Здоровался со всеми, жал руки. Попытался опять прильнуть к любимой щеке — какой там! — разом отпрянули. Понятно. Привычно уже. Не любит. «Ну как ты сегодня? Как ночевала? Как Ярик?»

Сел на простой стул. Придвинулся к любимой. Стали работать. Кромсать полотна Савостина. Тут же дописывать. Прямо Ильф и Петров. Смеялись. Спорили.

Вздрогнули — Савостин возник как приведение. Как будто вытаял из воздуха.

Плоткин не растерялся:

— Доброе утро, Виталий Иванович! С чем пожаловали сегодня?

— Вот, — подал исписанный листок автор: — Это я написал интимное про Артура. Прошу добавить на страницу 120.

Автор потупился, прикрыл своё «интимное» двумя ладонями.

Редакторы, словно в долгожданный, впились в текст. Как всегда написанный каллиграфическим почерком:

«Регина томно разделась и вся изогнулась. На ней были дьявольские трусики. Артур, потеряв голову, засмотрелся».

Первой отъехала от стола Зиновьева. Натурально. С компьютерным стулом. Укрылась у художника Гербова. И там тряслась. Плоткин изо всех сил держался. Смех глотал, давил где-то в желудке:

— Молодец, Виталий Иванович… Просто замечательно… Ёмко, зримо. Непременно вставим… да… гым… хым… хах-хах…

— Надеюсь…

Савостин с подозрением смотрел на меняющуюся морду Плоткина. Как Артур на меняющуюся морду клопа. Увёл взгляд. Сказал озабоченно:

— Я к Акимову.

Опоздавший Яшумов опять увидел всю редакцию веселящейся. Опять все смеялись. И дирижировал хором, конечно, Плоткин. Который, впрочем, при виде шефа сразу отмахнул, и все поспешно вернулись на свои места. Один компьютерщик Колобов продолжал заливаться в кресле. Точно привязанный. К немалому изумлению Главного.

— «Дьявольские трусики»… Глеб Владимирович…

— Какие трусики?

— Дьявольские… — всё прыскал, не мог остановиться Колобов. — «Он, потеряв голову, засмотрелся». Глеб Владимирович…

— Кто засмотрелся?

— Арту-у-ур… Хих-хих-хих…

Так. Понятно.

— Григорий Аркадьевич! Зайдите ко мне.

Плоткин метнулся к столу, схватил листок Савостина, побежал.

Через минуту главред сам хохотал. В потолок. Нет, бороться с плоткиными и савостиными невозможно! Просто невозможно!

6

В телевизоре у Жанны из большого автомобиля вытащили субъекта в длинном пальто. Заломили руки, припечатали лицом к стеклу дверцы. Размазали на стекле. Его женщина, оставшаяся внутри кабины — пугалась, не узнавала хахаля. «Спокойно, милая. Я в порядке», жевало на стекле слова неузнаваемое лицо любимого.

Фёдор Иванович не смотрел на телевизор. Фёдор Иванович, пригнувшись, самозабвенно хлебал мясной суп. Казалось, забыл обо всём на свете.

— Губы вытри, — толкнула жена. — Усуслился весь.

Яшумов тут же мысленно записал: «усуслился весь». «Упатрался весь» — было. Теперь — «усуслился весь». Кладезь народных слов Анна Ивановна!

Фёдор Иванович смело взял две салфетки и вытер ими губы и щёки. Довольный, светился. Как пацан. Халява. Большая халява. Святое дело. И снова хлебал.

Между тем Анна Ивановна говорила дочери:

— …Ты была тогда ещё в гипсе. Помнишь? Во втором классе? Прыгала на одной ножке?..

Вот опять, — отметил Яшумов. — «В гипсе». Где такое ещё услышишь?

Неожиданно для себя шумно потянул с ложки суп. Как Фёдор Иванович. Даже звучней, ядрёней. С переливом.

Колпинцы бросили есть и раскрыли рты.

Яшумов тут же исправился: ложку в тарелку стал погружать от себя, не загребать ею, как Фёдор Иванович. Суп подносил ко рту плавно и глотал беззвучно. За столом — аристократ размеренно кушает.

Колпинцы перевели дух. Так пугать!

Яшумов опять попытался завести разговор о серьёзном, о «приданом маленькому». О красивой колясочке ему («Знаете, чтобы в цветочках была»). О ванночке для ежедневного купания, о градуснике для воды.

Силковы умудрялись не смотреть на будущего отца, хмурились. Анна Ивановна сказала только недовольно:

— Не надо этого делать.

— Да почему же! — пытался вывести её на дискуссию Яшумов.

— Не надо, и всё. Батюшка сказал.

— Какой батюшка? Где?

— В церкви! — неожиданно зло ответила тёша. (Пора бы это тебе знать, безбожник несчастный.)

— Ну хорошо, хорошо, — уже поднимал руки, сдавался Яшумов. — Когда батюшка скажет, тогда и куплю всё. Хорошо.

Поднялся, задвинул стул, поблагодарил. Пошел в спальню одеваться на работу. Неприятный осадок остался. Колпинцы чёртовы суеверные! «Когда батюшка скажет!»

С другой стороны: «Вы Господа нашли?» — «А разве он потерялся?» Такой вот юмор. Полностью относящийся к атеисту-филологу.