Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг

Кирилл Кочумасов! Глаза выкатываются, сдохшие муравьи будто ожили. Ползают по лысине!

— Лида, я хочу… ты не имеешь права… ты не должна… я отец… слышишь?.. ты обязана нас познакомить… я имею право… Лида!..

Зиновьева беспомощно оглянулась. Плоткин и Ярик всё боролись с гильотиной.

Женщина уже пятилась, вырывалась. Плоткин увидел, подбежал:

— В чём дело, гражданин! (Прямо милиционер, современный полицейский.) Вы что это себе позволяете в музее!

Кочумасов во все глаза смотрел на плюгавенького мужичонку. На мужичонку в рваных джинсах. Рядом с хорошо одетой Зиновьевой. И это твой избранник? Твоя любовь? Кочумасов не видел даже сына, держащего плюгавенького за руку. Повернулся, пошёл из зала. С лысиной сзади загорелой — как пятак.

Тоже вышли на набережную. Мать и сын молчали. Музейные печатные машины обсуждать не могли. Плоткин воочию увидел полярника папу. Однако — делал вид. Уже тащил в кафе неподалёку. Мороженое от души! Тархун! Джазок из колонок! А, мои дорогие? Скорей за мной!

Через неделю, тоже в воскресенье, оставили Ярика с Идой Львовной смотреть телевизор и есть всякие вкусняшки. А сами по-быстрому вернулись обратно в квартиру Лиды.

После индийского кино в прихожей и спальне — голый лежащий воин сказал:

— Он ведь не отстанет, Лида. Так и будет преследовать… вас… (Сказать «преследовать нас», язык не повернулся.)

Зиновьева безотчётно перебирала волоски на грудке воина.

— Нет. Он трус. Будет только выглядывать из кустов.

Непонятно было: в осуждение это она сказала или с сожалением. И опять же, а как он, Григорий Плоткин? Как же быть с ним, в конце концов? Куда его девать, черт побери!

Поздно вечером, после того как отвёл Лиду и Ярика в их квартиру, висел на чугунной огородке над каналом, окутывался дымом. Никуда не хотелось идти. Ни домой, ни обратно к Зиновьевым. Посмотрел на кафе, где были неделю назад. Но оттуда уже выдавливали всех наружу.

Хотелось плюнуть вниз, в дрожащую луну. Не посмел. Пошёл домой так. Со слюнями.

Ночью долго не спал. Всё вспоминал инцидент, случившийся в музее. Стычку, сказать по-русски. Себя, — трусливого, но духарного, всё ждущего, что прилетит в лицо кулак. Железную надувшуюся Зиновьеву, которую, казалось, ничем не прошибёшь. Смущённого до слёз, не знающего, куда деваться мальчишку, который давно догадался, давно всё знал про полярника папу…

Плоткин прошептал, засыпая: «Бедный пацан… С такой матерью…»

3

— …А ты похвали его, доча, сперва, похвали. А уж как он поплывёт, ты тут его и прищучишь. Да. Похвали его, доча, похвали, не бойся…

— Хватит, мама, хватит!

Беременная доча ходила по спальне, хватала какие-то тряпки. Ямочки возле губ резко означились на злом лице. Как при доброй улыбке. Это всегда пугало Анну Ивановну. Господи, опять как гангстер на деле. В весёлой маске…

Доча, уже присогнутая, налаживала на себя широкий пояс. Как будто плохо обученная лошадь. На поясницу и большой живот. Сбруя не налаживалась, съезжала. Мать бросилась, стала помогать.

— Я тоже, когда тобой ходила, напяливала такую же. Только та красивше была. В цветочек и с застёжками.

Из прихожей послышался телефонный звонок. Никак не ожидаемый женщинами.

— Ответь, — сказала дочь.

Анна Ивановна на цыпочках побежала и сняла трубку:

— Слушаем.

Сперва ничего не могла понять. Но дошло. Из Германии. Эта, как её?

— Поняла, поняла. Сейчас. Кто я? Я мама. Сейчас позову.

Так же на цыпочках прибежала. И сообщила дочери. Чуть не на ухо:

— Там эта. Из Мюнхена. Глеба требует.

Не надев толком пояс, Каменская заспешила в прихожую, схватила трубку:

— Да, Алёна Ивановна! Здравствуйте! — И тоже напряжённо слушала далёкий голос.

— Я вас поняла, Алена Ивановна, поняла. Но он с час как ушёл на работу. Звоните ему туда, он должен быть на месте. — Вдруг осмелела: — Когда вас ждать к нам в Питер на гастроли, Алёна Ивановна? Мы все… все заждались вас!

Иванова будто не услышала слов Каменской:

— Глеб мне звонил — вы ждёте ребёнка. Милая Жанна, берегите себя, не переживайте попусту, хорошо питайтесь, гуляйте на воздухе. Глеб всегда будет рядом с вами… поможет… во всём… — Голос женщины вдруг начал прерываться, и она замолчала. — …А с гастролями вряд ли что получится… У меня изменились обстоятельства… Всего вам доброго, милая Жанна. Берегите себя и ребёнка.

Каменская на аппарате заглушила гудки.

— Странная она какая-то сегодня была — говорит, а сама словно бы плачет…

Женщины онемели. Одна с забытым поясом набок, другая опрятная вся, но тоже как перекошенная.

Яшумов сидел плечом к плечу с Галиной Голубкиной. Окончательно подчищали её рукопись, чтобы отдать потом Колобову для его работы — сверстать весь текст и создать макет книги. Ну а дальше уже всё прямиком в типографию.

Яшумов показывал карандашом на свои помеченные исправления. Молодая женщина с простым деревенским лицом сразу склонялась к указанным словам. Как к совершенно незнакомым ей словам, как будто не ею даже написанным. Голова с плоским незатейливым пробором волос застывала. Женщина думала. И говорила: я согласна («Согласная я!»).