Настройщик

Тридцать лет назад, когда я был значительно моложе и еще не был изуродован болезнями старости, я служил палубным матросом, проходя этот самый маршрут, от Суэца до Баб-эль-Мандебского пролива. В отличие от теперешних пароходов, которые бороздят море напрямик, без остановок, мы плавали под парусами и пересекали море, двигаясь от одного берега к другому и бросая якорь в многочисленных маленьких портах и на африканском, и на аравийском берегу, в городках с названиями вроде Фариз или Гомейна, Тектозу или Уивинив. Многие из них уже поглотили пески. Там мы торговали с кочевниками, которые продавали ковры и горшки, найденные в покинутых городах пустыни. Однажды наше судно попало в шторм. Это была старая посудина, и на ней вообще нельзя было выходить в море. Мы преодолели рифы на парусах, но в корпусе открылась течь, и судно начало наполняться водой. Когда корабль стал окончательно разваливаться, я упал и ударился головой, потеряв сознание.

Когда я очнулся, я лежал на песчаном берегу один, среди обломков судна: за них я, должно быть, и ухватился, на свое счастье. Вначале я не мог пошевелиться и испугался, что меня парализовало, но потом обнаружил, что всего лишь туго обмотан тканью собственной чалмы, которая, видимо, развернулась и обвила мое тело, наподобие детской пеленки или покрова, который обнаруживают при раскопках в египетских песках на мумиях. Потребовалось немало времени, чтобы я окончательно пришел в себя. Я был весь в синяках, когда я пытался вдохнуть, мою грудь пронзала боль. Солнце уже поднялось высоко, мое тело покрылось соляной коркой, горло и язык пересохли и распухли. Бледно-синие волны плескались у моих ног. На куске корабельной обшивки, оказавшейся рядом со мной, можно было различить первые арабские буквы — три первые буквы того, что когда-то было названием судна.

С трудом я выпутался из чалмы и повязал ее обратно на голову. Затем поднялся на ноги. Вокруг меня простиралась ровная местность, но вдалеке виднелись горы, как бы иссушенные и голые. Как любой человек, выросший в пустыне, я думал лишь об одном: о воде. От наших путешественников я знал, что здесь, на побережье, часто встречаются заливы, образованные устьями небольших речушек. В большинстве из них вода солоноватая, но в некоторые, как говорили кочевники, впадают пресные потоки, берущие начало от подземных вод или из снегов, выпадающих на вершинах дальних гор. Поэтому я решил двигаться вдоль берега в надежде найти такую речку. По крайней мере морской берег не даст мне заблудиться, и, возможно, мне повезет увидеть проплывающий мимо корабль.

Пока я шел, солнце поднималось над холмами, и я понял, что нахожусь на африканском побережье. Это открытие было простым и пугающим. Каждый человек может потеряться, но редко он не ведает, песок какого континента у него под ногами. Я не знал здешних языков, и эти места, в отличие от аравийского берега, не были мне знакомы. Но что-то не давало мне впасть в отчаяние, может быть, молодость, а может быть, лихорадка, вызванная солнцем.

Не прошло и часа, как я достиг поворота береговой линии, где серебристая гладь моря вдавалась в песок. Я попробовал воду. Она была соленой, но рядом со мной я увидел одинокую тонкую ветку, которую принесло течением, а на ней — один-единственный лист, сухой и дрожащий на ветру. Во время своих путешествий и общения с торговцами я узнал кое-что о растениях: когда мы останавливались в Фа- ризе и Гомейне, мы покупали у кочевников травы. Я узнал тогда, что этот одинокий лист принадлежит растению, которое мы называем белайдур, а берберы — адиль-ууччн, его настой вызывает грезы о будущем, а ягоды, если их дать женщине, делают ее глаза большими и темными. Но в тот момент я меньше всего думал о приготовлении настоя. Я знал, что трава белайдур дорога, так как не растет на побережье

Красного моря, ее можно найти лишь далеко на западе в лесистых горах. Это дало мне слабую надежду, что здесь были люди, а если так, то, возможно, в этом месте есть и вода.

И вот, поддерживаемый лишь этой надеждой, я направился прочь от моря, молясь о том, чтобы найти то место, где растет белайдур, а вместе с ним и воду, которую пьют торгующие этой травой.

Я шел весь оставшийся день и затем еще ночью. Я до сих пор помню луну, плывущую тогда по небу. Это не было полнолуние, но небо было таким ясным, что свет, льющийся на воду и пески, ничто не могло скрыть. И я совсем не помню, как я лег отдохнуть и заснул.