Наступление продолжается

Через несколько дней Яковенко получил свою первую награду — орден Красного Знамени. А теперь у него три ордена…

— Однако времени уже много! — спохватился капитан, отрываясь от воспоминаний и снова посматривая на часы. Его начинало охватывать нетерпение. «По времени разведчики, пожалуй, до Комаровки прошли, а может, и дальше. Будь в селе противник, Белых уже вернулся бы и дал знать о себе. Да что терять время! Надо двигаться, пока не начало светать. И если бой — ударить первому! Пусть по мне равняются остальные комбаты! Первый батальон должен быть первым везде!»

Спотыкаясь в темноте о клочья прошлогодней травы, Яковенко спустился вниз по склону оврага.

— Гурьев! — вполголоса окликнул он, вглядываясь в густой овражный мрак.

— Здесь! — ответили снизу, и в темноте задвигалась, медленно подымаясь вверх, чуть заметная красная точка. Она на секунду вспыхнула желтым огоньком, метнулась в сторону и где-то внизу рассыпалась мелкими тусклыми искрами. Старший лейтенант Гурьев, бросив папироску, подошел к комбату.

— Товарищ капитан? — вполголоса спросил он, внимательно приглядываясь. Гурьев в темноте видел особенно плохо.

— Вот что, — сказал Яковенко, — подымай батальон. Пойдем вперед, на высоты.

— А если в Комаровке противник? Ведь мы тогда его оставляем слева, открываем фронт! Вот смотрите…

Гурьев торопливо вытащил планшетку, щелкнул кнопкой фонарика и поднес освещенную карту к глазам комбата. Но тот досадливо отвернулся, сдвинул кубанку на лоб и сказал решительно:

— Чего смотреть? Приготовиться к движению!

— Слушаю! — старший лейтенант круто повернулся и ушел.

«Рассердился!» — подумал Яковенко о Гурьеве. В глубине души он почувствовал еще неясную тревогу. Но уже принятого решения менять не хотел. «Решение правильно уже тем, что оно своевременно», — этой заученной истиной Яковенко пытался успокоить себя. «Все рассчитывает да примеряет — прямо беда! — думал он о Гурьеве, стараясь убедить себя, что опасения Гурьева не так уж серьезны. — Нет, брат, на войне надо действовать решительно!»

Комбат смотрел на Гурьева несколько свысока. Себя он уже считал кадровым военным и полагал, что по сравнению с его боевым опытом сравнительно мало весит вся ученая расчетливость Гурьева, который не прошел в такой мере, как Яковенко, фронтовой солдатской школы и попал в штабные офицеры сразу из училища. Но одновременно с этим Яковенко уважал Гурьева за выдержку в бою, за то, что тот умел разбираться в людях, был тактичен и настойчив, где надо, а уставы, топографию и вообще военные науки знал лучше, чем сам комбат. Однако Яковенко никогда не говорил об этом ни самому Гурьеву, ни кому-либо другому.

…Яковенко постоял, прислушиваясь, как, стуча сапогами по застывшей земле, один за другим пробежали связные, посланные Гурьевым в роты.

Наверху торопливо и гулко простучали лошадиные копыта, провезли батальонную противотанковую пушку — «сорокапятку».

Он вскарабкался наверх, цепляясь за невидимые, ломкие и колючие стебли прошлогоднего бурьяна, остановился и прислушался. В степи было тихо и темно. Только где-то далеко, за лесом, качнулся и опал мертвенный, синий свет немецкой ракеты.

«Что нас ждет впереди?» — подумал Яковенко.

Повернул голову, прислушиваясь. Наверх по откосу кто-то подымался, и было слышно, как шуршали мерзлые комья земли, катясь вниз.

— Ты, Николай Саввич? — спросил Яковенко, скорее угадывая, чем различая в темноте невысокую фигуру Бобылева.

Замполит подошел и сел рядом.

— В ротах был? — спросил его Яковенко.

— Да. С парторгами надо было поговорить.

— Вот что. Я сейчас выступать думаю.

— Выступать? Разве Белых уже разведал противника?

— Нет. Но положение и так ясное. Двинем к высотам, как приказано. Как по-твоему?

— Как бы впросак не попасть, — помедлив, ответил Бобылев. — Нельзя без разведки. Да и командир полка, по-моему, приказывал не так действовать.

— Не так? Не одобряешь, значит?

— Подумать надо, прежде чем начать.

— На войне долго раздумывать не приходится.

— Но и воевать не думая…

Яковенко вспыхнул:

— Решение принято!

— Ну что ж? Ты командир. Действуй, как находишь нужным. Ты отвечаешь за людей.

— А я ответа не боюсь. Меня пугать не к чему!

Бобылев поморщился: «Вот порох! Почему Яковенко обижается, когда с ним не согласны? Эх, товарищ капитан, мало еще тебя жизнь учила».

Поглядев на сердитое, почти злое лицо Яковенко, он решил: «Кривого гвоздя не заколотишь. Успокоится — поговорю еще».

Молча, не глядя друг на друга, покурили, пряча огонек меж ладоней. Яковенко затягивался с силой, жадно. Вспыхивающий красноватый свет папиросы освещал его сосредоточенное лицо. Ему было стыдно, что он, сам попросив у Бобылева совета, так резко говорил с ним. К тому же ему не давала покоя мысль, что и Бобылев и Гурьев — оба против его поспешного решения. А ведь не сговаривались. Может быть, они правы? Когда Бобылев докурил свою папиросу и встал, Яковенко сказал глуховато:

— Ладно. Дождемся вестей от Белых.