Наступление

Майор Асенов, начальник госпиталя, хирург с многолетним опытом работы, до сих пор, как и большинство его коллег, стоял в стороне от политики. И хотя уже столько месяцев прошло со времени народного восстания, он все еще не мог принять с открытым сердцем некоторые факты и вещи, происходящие вокруг.

Он бросил быстрый взгляд на «предписание» и устало сказал:

— Из штаба армии мне обещали помощника командира, но врача. Ведь наша работа особая… — Он хотел еще что-то сказать, но решил, что лучше помолчать.

— Я ваш коллега, господин майор. Учился в Загребе, мне осталось всего несколько семестров до окончания. Полтора года был врачом большого партизанского отряда.

— Ну тогда хорошо.

— Дядя говорит, что, когда закончим войну, будем думать о своих личных делах. Он сюда не приезжал?

— Кто? — в недоумении спросил Асенов, не поняв, о каком дяде идет речь.

— Генерал, помощник главнокомандующего, — ответил Траян, внимательно наблюдая, какой эффект произведут его слова на майора.

— Нет, не приезжал, — сразу же оживился Асенов, и в его голове промелькнула обида: «Значит, не доверяют мне, если племянника самого генерала ко мне посылают». Вздохнув, он тихо добавил: — Надеюсь, господин капитан, что у нас с вами дела пойдут хорошо. Знаете, иногда мне причиняют много неприятностей различные шантажисты, люди, которые злоупотребляют своим положением и связями. Кое-кто считает, что мы отправляем людей в части еще не совсем вылеченными.

— С такими типами я буду сам расправляться, господин майор, — угрожающе завертел головой Траян. — Есть сигналы и из других госпиталей. Когда меня инструктировали товарищи по партии, они обратили мое внимание и на это…

Глава четвертая

Во второй половине февраля подул теплый ветер и смел снег с полей. Только в низинах еще лежали грязные белые пятна. Ночи были по-прежнему холодными, и даже в ветреные дни грязные пятна снега почти не уменьшались.

Приближающаяся весна вызывала беспокойство Матейчо. И к тому же он получил письмо от Слановского. Тон письма был вполне ясен и категоричен. Слановский предупреждал, чтобы Матей перестал болтать и прекратил бесполезные попытки шантажировать его и клеветать, потому что в противном случае ему все это дорого обойдется. Матейчо стискивал зубы и про себя грозился и Траяну и Слановскому. Какие только планы мщения не рождались в его голове! Однако самое неприятное заключалось в том, что дело было не только в этих двоих, а в том, что Матей успел переругаться почти со всеми. У него не осталось друзей и приятелей, с кем он мог поделиться своим волнением и тревогами. Он чувствовал себя совсем одиноким. И все произошло исключительно по его собственной вине. Из-за этого ему и стало тесно в Камено-Поле. Надо было куда-то подаваться, но куда и к кому? Что он умел делать? Ни образования, ни профессии, ни гибкого природного ума, ни умения легко приспосабливаться к любой обстановке. Ему казалось, что за эти несколько месяцев, которые он находился в Камено-Поле, он упустил выгодные возможности устроиться на какую-то более спокойную, солидную и ответственную службу. Его стала мучить бессонница. Ночами он вертелся в кровати, прислушивался к шуму во дворе, и все ему казалось, что его подстерегает в засаде Шишманя. Накипевшую в душе ярость он обрушивал на жену:

— Это ты виновата, что я еще кисну здесь! Как репей, прилипла ко мне, не будь тебя, я бы уже в люди выбился!

Жена, сонная и тоже озлобленная, не оставалась в долгу:

— Я тебя не привязывала к себе, иди, куда хочешь, с твоим-то умом министром не станешь. Посмотрите-ка на него, я еще виновата, что он со всем селом на ножах! И чего только нос дерешь, дерьмо паршивое!..

Матейчо прерывал ее:

— Не заставляй меня браться за пистолет.

— А ну берись, чего еще ждешь? — продолжала она дразнить его. Она давно уже привыкла к угрозам мужа и, ругаясь так, пыталась вместе с тем вразумить его: — Опомнись, Матей! Брось ты свою дурацкую службу, работай в поле, приведи в порядок двор, чтобы люди тебя в пример ставили.

— О-хо-хо, чего захотела! — Матейчо злился на жену за то, что она даже представить себе не могла, какие планы волнуют его.

— А как же, кто же в поле работать-то будет?

— До чего ж ты глупа! Говорить с тобой — время терять. — Он переворачивался на другой бок, но его больно задетое честолюбие не выдерживало, и он снова поворачивался к ней: — Не для того я сидел в тюрьмах, чтобы бегать за вонючими коровами.

— Не потому ли ты их продал? Может, на мне пахать будешь? — сердилась жена.

— Все, все продам и переселюсь в город.

— Там мало своих голодранцев, только тебя там и не хватает!

— Кто только теперь не выбивается в люди?! Я-то знаю, как варит котелок у Караивани из Зли-Дола, на одних нарах с ним спали все лето. Он в десять раз тупее меня, а стал вот офицером, а я, дурак, бегаю как оглашенный день и ночь в этой глухомани. А для чего? Чтобы на меня лаяли собаки? Чтобы люди меня ругали?