Настырный

Гуммат вырвал из ближнего мешка клок шерсти и вытер со лба пот, как делает это человек, закончивший долгую трудную работу. Вроде верблюжья? Он посветил фонариком, точно: настоящая верблюжья шерсть! Какая из нее пряжа получается, какие халаты!.. У Араза-ага есть верблюжий халат, он его по праздникам надевает. А тут в каждом мешке полцентнера — всем старикам халаты можно пошить! Теперь верблюжья шерсть редкость, это раньше верблюдов полно было… Вот интересно: почему верблюдов больше не велят разводить? Автомашин, конечно, много стало, да ведь ее не зарежешь, машину-то. Ни шерсти с нее, ни мяса. А чал!.. С чем можно сравнить настоящий верблюжий чал!..

Гуммат даже губы облизал, так ему вдруг захотелось чала! Зажег фонарик, посветил — чем черт не шутит — может, у них и чал припрятан! Слева в углу блеснули прикрытые кошмой фляги. Гуммат отдернул кошму. Две фляги были наполнены медом, две другие — маслом. Фляги стояли на шерстяной подстилке: это, чтоб муравьи не лезли, — отметил про себя Гуммат.

Он снова уселся возле мешков, вытянул вперед ноги. Уходить не хотелось. Ему казалось, что, уйди он сейчас, все это добро обязательно достанется Хоммаку. Лучше уж он посидит. Жарко — пить хочется. Чайку бы сюда горячего, да заварить покрепче, — он бы здесь до утра просидел! И зачем такая несправедливость — человеку наконец повезло, а он даже чаю выпить не может!..

А душа Гумматова ликовала! Даже когда они потушили пожар, не чувствовал Гуммат такой радости, такого торжества. Хоммак, как бы лежал перед ним поверженный, как лежало тогда зловонное пожарище, испуская последнее свое ядовитое дыхание.

— Все, Хоммак! — вслух произнес Гуммат. — Теперь — все!

А ведь тот небось и не подозревает, что все кончено, что завтра его будут судить люди. Теперь ему припомнят все. Спросят наконец, что ты, Хоммак, делал во время войны. Люди не должны забывать прошлое — плохое ли, хорошее ли, — иначе им трудно делать добро во имя завтрашнего дня.

А все-таки хорошо, что он вернулся на родину. Нужен он здесь. Взять хоть бы этот случай. Не будь Гуммата, ворованное добро очень даже просто могло остаться у Хоммака. Гозель, конечно, добивалась бы, но кто знает, послушали бы ее или нет — женщина она скандальная, вздорная… Кстати, надо с ней все-таки поговорить — несерьезно она себя ведет. Пускай позлится, а разговор такой нужен — для ее же пользы.

Да, человек должен трудиться там, где он больше всего приносит пользы. Без пастухов, конечно, нельзя, слов нет, но ходи он и посейчас с пастушьей палкой, Хоммак только выиграл бы. Настырный? Да, настырный… А вот кто теперь осмелится назвать его бездельником? Гуммат бросил взгляд в темный угол, словно там сидели его хулители. Может, есть такие, а? Ладно, разговор об этом будет завтра — сейчас пусть все спят. Отдых необходим не только для работы — радоваться тоже сила нужна! Он и сам-то не слишком бодр, — от духоты, что ли, разморило. Гуммат привалился головой к мешкам, закрыл глаза…

…Он пасет овец за селом, возле кладбища. Трава зеленая, сочная, кругом все в цвету… Гуммат сидит на камне. На душе радостно, легкость во всем теле… И вдруг из-за бугра выскакивает Гозель… «Хоммак умер! Вон его несут — беги!» Гуммат вскакивает, ноги не держат его, «Ну как же так?! Я не успел сказать людям, что он вор! Его похоронят с почестями!» Гуммат готов рыдать от бессилия. Гозель выхватывает у него из рук посох. «Беги! Беги, еще не поздно!» И он бежит, ноги несут его, он бежит все быстрее, глаза заливает пот, он задыхается, но все бежит, бежит…

Со стороны села, окутанная дымкой пыли, приближается траурная процессия. Люди, почему-то, не идут, они бегут. Гуммат кричит, хочет остановить их, но люди у гроба даже не поворачивают голову. Они меняются через каждые пять шагов, они торопятся, очень торопятся. Гроб покрыт яркими цветными тканями — Гуммат видел их в комнате у кладовщика. Сейчас на солнце они еще наряднее: горят, переливаются…

Гуммат бросается наперерез траурной процессии, но неудержимый людской поток опрокидывает его, он падает в мягкую густую пыль. Пыль забивает ему рот, глаза. Он вскакивает, его снова валят на землю…

…Хоммак уже погребен. Люди на коленях стоят у могилы. Какой-то старик — кто это? Кажется, Джоман? — задает им вопросы, они хором отвечают.

«Какой человек был Хоммак?» — «Хоммак был достойный человек!»

«Какой человек был Хоммак?» — «Хоммак был честный человек!»

Гуммат кричит, что это неправда, но изо рта у него вырывается только хрип. Старик последний раз спрашивает: «Какой человек был Хоммак?» — «Хоммак был праведный человек!»

Кончено. Больше он не будет спрашивать. Все так и останется. Гуммат вскакивает, кричит что есть мочи — голос теперь подчиняется ему: «Не лгите! Хоммак был неправедный человек! Он был вор!»