Настырный

«Вот старый дурак! — мысленно обругал себя Сапар-ага. — Человеку и без того не сладко, а ты уселся да нюни распустил! Ямата провожал, не ревел, а теперь вот… Значит, и правда, никуда ты не годишься, старик. Иди-ка ты подобру-поздорову!»

Он поднялся, тяжело опираясь на посох. Все тело было налито тяжестью. Словно не выдержав этой тяжести, внезапно заныла поясница. Потом резануло в груди, раз, другой…

— Куда же вы, Сапар-ага?

— Ничего, сынок, ничего, я так, устал немного… Как будете отправляться, я тогда приду.

Уезжали они на заходе солнца. Народу собралось много, а толпе не видать было «Волги». Агаджан с матерью подошли к Сапару-ага.

— Вот ключ, Сапар-ага. Оставляем дом вам. Распоряжайтесь как знаете.

— А что ж распоряжаться? Ничего не будем с ним делать Как стоит, так и будет стоять.

Он взял протянутый ему ключ на пестрой веревочке и дрожащей рукой сжал его. Как хотелось старику рассказать Агаджану свой сон. Вещий сон оказался. Потому и привиделся ему Ямат в обличий Гёроглы. И Пигам Ямата в мыслях держал, когда вчера про Гёроглы им рассказывал. Агаджан тоже ведь слушал, а невдомек ему, про кого речь… Да, Агаджан, отец твой герой, настоящий Гёроглы, а ты об этом и понятия не имеешь…

Рассказать или не рассказать? Не время сейчас. Да и нужды нет, все равно все собравшиеся думают сейчас о Ямате. Знают, какой он был человек. Иначе не собралось бы столько народу…

— Ну что ж, Сапар-ага… Мы, значит, поедем…

— С богом, сынок! Прощай, Солтанджамал!

— Встретимся во здравии, Сапар-ага.

— Дай бог!

Ребятишки бежали следом, махали руками и кричали:

— До свидания! До свидания!

Потом люди стали молча расходиться по домам.

Сапар-ага долго смотрел на дорогу. Ему казалось, что эта голубая машина увезла часть его самого, кусок его сердца… «Не сердись, Ямат, не ругай их. Солтанджамал так долго тебя ждала, все не верила черной вести. Я тебе объясню, ты поймешь как оно получилось… Только потерпи до завтра, сейчас не могу, сил нет. Походил много — с непривычки оно тяжеловато. Видишь, ноги дрожат. Совсем никуда стали. А мне еще Овеза повидать надо. Вернуть его нужно, нельзя такого мужика из села отпускать…»

— Отец! Ты что ж, до утра будешь здесь стоять?

И правда, разошлись люди. Кроме них с Сейитли, никого уже нет. Ни на веранде, ни перед домом, нигде ни единого человека. Пусто. До чего ж от нее тоскливо, от этой пустоты…

Чем ближе Сапар-ага подходил к дому Овеза, тем больше слабел духом. А не зря он идет? Председателя человек не послушал, почему его должен слушать? Вот только одно: может, председатель не так с ним говорил, может, приказывать начал? А он что ж? Он только совет дать хочет. Выслушать Овез его должен — как старика не выслушать? На то и старость — советы давать. Нужен ли Овезу твой совет — это другое дело. Вполне может статься, что не нужен. Вдруг прогонит его Овез: «Иди-ка ты, — скажет, — Сапар-ага, займись своими делами!» Что ж, может и так случиться.

Сапар-ага опять почувствовал противную слабость в ногах, будто Овез уже произнес эти слова. Никуда ты не годишься, дед! Еще никто тебе слова плохого не сказал, а у тебя ноги подкашиваются. А что, как и вправду скажет он тебе эти слова, — ложись да помирай?

Но что-то подсказывало Сапару-ага, что не должно, не может так получиться. Овез — это Овез. Да потом, не поворачивать же обратно…

Из открытого окна слышен был громкий голос Овеза. Он спорил с кем-то, что-то раздраженно доказывал.

Овез полулежал на ковре, подсунув под локоть подушку, пил чай. Возле него стоял сын. Видимо, парню не по душе было то, что говорил отец, — он все отворачивал в сторону свое узкое лицо. Похож на Овеза: нос такой же прямой, ровный и глаза. А вот статью в мать удался. Добрый паренек выравнялся, не сглазить бы, пора и о женитьбе подумать…

Сапар-ага поздоровался. Стараясь проявить радушие, Овез даже улыбнулся через силу, но глаза все равно остались злыми.

— Ступай скажи матери, чтоб чай принесла! — голос тоже был сухой, недобрый. — Вот, Сапар-ага… — Овез покачал головой. — С маленькими детьми горе, а с большими — вдвое. Справедливая, оказывается, пословица.

— Что, провинился?

— А, не говори! Счастье, что верзила вымахал, чуть не с отца ростом, а то бы я его…

— Да ты же всегда добрый был, Овез?

— Вот потому, видно, он и вольничать вздумал. Кончил учебу, механизатор. Хочешь — на трактор садись, хочешь — на машину, хочешь — механиком… А он что удумал? Приходит сейчас, мне, говорит, отец пятьсот рублей нужно. Зачем это, спрашиваю, пятьсот рублей? На такси устроиться хочу. Там у них, видно, такса такая за устройство… И ведь толковали мне люди, что он с беспутным с этим, с Мергеном, знается; а я ноль внимания, хотя, конечно, добра от такой дружбы ждать нечего… Заработки, говорит, на такси хорошие. Разве говорю, у них зарплата выше? При чем тут, говорит, зарплата? Можешь себе представить? Так прямо и ляпнул! Да если он с этаких лет людей обдирать начнет, что же с ним дальше-то будет? Не разрешил, конечно. Ты, говорю, молодой, специальность имеешь, води трактор. Что заработаешь, то и твое.

— Ты верно поступил, Овез.