Насвистывая в темноте

Вот поэтому Тру и считается гением: мне до такого ни в жизнь не додуматься. Это даже лучше, чем просто хороший план. И Тру права насчет Холла. Пару дней назад я лежала в постели (которая теперь пахла птичьим гнездом, что я однажды нашла на заднем дворе) и слушала, как Холл разговаривает сам с собой в уборной. «Тот управляющий… — и тут Холл замолчал, чтобы проблеваться, — большая шишка из Цинциннати, его Шустер нанял, он дааааже не представляет себе, с кем имеет дело. Они еще пожалеют, когда лучший продавец обуви к западу от Миссисипи хлопнет дверью». Утром я нашла его спящим в пустой ванной. У Холла всегда было неважно с координацией.

— У мистера Гэри такие задумчивые глаза, — сказала Тру «сонным» голосом; она говорила таким, когда слушала записи Бобби Дэрина на голубом транзисторе «Моторола», который мистер Гэри привез нам из самой Калифорнии просто так, в подарок. А что, если Тру запала на мистера Гэри, несмотря на его торчащие уши, и… эврика! Вот же он, тот паренек на маминой выпускной фотографии. Это же мистер Гэри! А я-то и не знала, что они с мамой знакомы. Он никогда ничего такого не говорил. Надо было лучше вникать в детали; всего-то и требовалось приглядеться к ушам, что веслами торчат у него из головы, хоть сейчас садись и греби. Мне даже пуще захотелось повидаться с мистером Гэри — расспрошу его про маму и про того парня, что упирается в верхний край карточки. Про Расмуссена.

Проходя мимо «Аптеки Питерсона», мы помахали Генри Питерсону. В аптеке продавали содовую, и Генри иногда вставал «дергать крантик», но так не очень вежливо говорить, тем более что у Генри болезнь под названием гомофелья, и он изо всех сил старается не падать на детской площадке, потому что с этой гомофельей уж если потечет кровь, то вытечет вся до капли. Поэтому Генри такой бледный, и весь в шишках, и вечно осторожничает, открывая какую-нибудь банку.

Зато Генри любит читать, совсем как я, так что порой мы усаживались на крылечко аптеки и разговаривали с ним о книжках. Многие другие дети дразнят его «гомо-Генри», я так понимаю, из-за кровяной болезни, так что друзей у него негусто. Он хочет стать летчиком, а потому много читал про самолеты, и это напоминало мне о моем Небесном Короле. Но Генри мог бы догадаться, что ни одного гомофелика в летчики не возьмут, потому как, если самолет упадет или еще что-нибудь, кровь захлещет во все стороны, и по кровавым брызгам русские легко найдут его и станут пытать, чтобы выдал правительственные тайны. Думаю, Генри станет аптекарем, как и его папа.

Готова спорить, он сам это знает — поэтому и ходит такой грустный.

Генри высунул голову из двери аптеки и сказал:

— Заходите.

Я подождала, пока Тру поставит велик у стены, а потом потянула дверь, и внутри аптеки оказалось прохладно, совсем как обещала наклейка на стекле: «Ледяная свежесть». Генри сидел у аптечного прилавка, потягивая шоколадную газировку.

— Хотите? — показал он на свой стакан.

— Было бы здоровско, — ответила я.

— Как там фейерверк? — спросил Генри, слезая с табурета и заходя за прилавок. Он взял два стакана из стопки, протер их полотенцем и выставил на стойку.

— Лучше, чем в прошлом году, — сказала Тру. Думаю, сестра поняла, что Генри не ходил смотреть, и боялась, что это как-то связано с его кровяной болезнью, а потому не спросила напрямик, Тру не очень-то жалует больных людей. Кроме разве что миссис Галецки — та хоть почти и не двигается из-за ревматизма, но такой уж больной не выглядит.

Генри выдавил немного шоколада в наши стаканы. Я видела его лицо в большом зеркале на стеллаже. Генри вообще-то очень даже ничего. Бледный, как смерть, но красивый. Если Тру и Вилли собирались приударить друг за дружкой, тогда, наверное, мы с Генри могли бы сделать то же самое. Только без чмоканья.

Генри тщательно размешал шипучку с шоколадом длинной тонкой ложечкой.

— Вы на похороны Сары завтра пойдете?

Странно сидеть поздним вечером в «Аптеке Питерсона». Свет такой тусклый, и этот запах лекарств, и холодный воздух — до гусиной кожи на руках, до того приятно. Мне сделалось обидно, что нельзя уснуть прямо на холодном прилавке, вместо того чтобы тащиться домой.

Я глотнула газировки, удивилась, как Генри удалось смешать такую вкуснотищу, и порадовалась, что первый стакан он протянул мне и только затем угостил Тру.

— Ты сам идешь?

— Ага. Придется, — еле слышно сказал он. — Сара Мария была мне кузиной.

— Ох, — сказала я. — Тогда мы точно придем на похороны. Верно, Тру?

Сестра не обратила внимания: она украдкой запустила руку в чашу с «Хаббл-Баббл», что стояла у фонтанчика с содовой, и тихонько набивала карманы.

— Похороны в девять, — сказал Генри.

Я глядела через зеркало за витрину — туда, где обычно сидел мистер Питерсон, выдавая людям лекарства. Мне показалось на миг, что я там его вижу, или это только тень от больших слепяще-красных часов «Кока-кола», тикавших на стене.