Наталья Гончарова

Так, Наталья, признаюся,
Я тобою полонен.
В первый раз еще, стыжуся,
В женски прелести влюблен.

С нею же связано и стихотворение «К молодой актрисе», написанное два года спустя, летом 1815 года. А. Д. Илличевский писал 2 сентября 1815 года своему другу П. Н. Фуссу: «…у нас есть вечерние гулянья, в саду музыка и песни, иногда театры. Всем этим обязаны мы графу Толстому, богатому и любящему удовольствия человеку. По знакомству с хозяином и мы имеем вход в его спектакли — ты можешь понять, что это наше первое и почти единственное удовольствие». Другой лицеист, С. Д. Комовский, вспоминал: «Пушкин любил подчас, тайно от начальства, приносить некоторые жертвы Бахусу и Венере, волочась за хорошенькими актрисами графа В. Толстого и за субретками приезжавших туда на лето семейств; причем проявлялись в нем вся пылкость и сладострастие африканской его крови. Одно прикосновение его к руке танцующей производило в нем такое электрическое действие, что невольно обращало на него всеобщее внимание во время танцев». В первой редакции этого воспоминания последняя фраза отсутствовала и вместо нее следовала сноска: «Пушкин до того был женолюбив, что, будучи еще 15 или 16 лет, от одного прикосновения к руке танцующей, во время лицейских балов, взор его пылал, и он пыхтел, сопел, как ретивый конь среди молодого табуна».

Спектакли, которые так запомнились лицеистам, давались в дачный сезон, до сентября. В репертуаре театра графа Толстого была комическая опера А. М. К. Саккини «Обманутый скупец». В переводе И. А. Дмитревского герой оперы Гервасио получил имя Милон. В финале первого действия героиня Назора, увлеченная Милоном, падает на стул, притворяясь, что теряет сознание. Пушкин обыграл этот фрагмент оперы в исполнении Натальи:

Когда Милона молодого,
Лепеча что-то не для нас,
В любви без чувства уверяешь;
Или без памяти в слезах,
Холодный испуская ах!
Спокойно в кресла упадаешь.
Краснея и чуть-чуть дыша, —
Все шепчут:

ах! как хороша!Увы, другую б освистали:
Велико дело красота.

Выражения первых любовных чувств рядятся у юного поэта в привычные образы французской поэзии. Эти образы по-своему освещают лицейскую комнату; она представляется Пушкину монастырской кельей, а сам он — монахом: «Знай, Наталья! — я… монах!»

В перечне тех, кто мог бы выступить в качестве воздыхателей Натальи, первыми называются «арап» и «турок» — кровным отголоском далекого африканского предка Пушкина, выкраденного из сераля. Однако если эти и другие воздыхатели представлены по национальному признаку: «учтивый китаец», «грубый американец», наконец, «немчура» с привычными атрибутами — «колпаком на волосах», «с кружкой, пивом налитою» и «с цыгаркою в зубах», — то один персонаж оказывается вдруг принадлежащим к совершенно другому ассоциативному ряду:

Не представь кавалергарда,
В каске, с длинным палашом.
Не люблю я бранный гром;
Шпага, сабля, алебарда
Не тягчат моей руки
За Адамовы грехи.

Своеобразным предупреждением, неким пророчеством звучат эти строки, обращенные уже как бы и не к актрисе толстовского театра, пленившей автора стихов, и даже не к отвлеченной Наталье, созданной его поэтическим воображением, а к той, которая таким образом уже давала о себе знать. Так впервые и еще не однажды в том же роде проговорится Пушкин, прежде чем на горизонте его жизни замаячит француз Жорж Дантес, облаченный в русский кавалергардский мундир…

К той же актрисе обращены стихи в первой и третьей песнях поэмы «Монах», написанной в 1813 году. Первый раз имя Наталья встречается в ней в своеобразном гимне юбке:

Люблю тебя, о, юбка дорогая.
Когда меня под вечер ожидая,
Наталья, сняв парчовый сарафан,
Тобою лишь окружит тонкий стан.
Что может быть тогда тебя милее?
И ты, виясь вокруг прекрасных ног,
Струи ручьев прозрачнее, светлее,
Касаешься тех мест, где юный бог
Покоится меж розой и лилеей.

Второй раз оно упоминается в рассуждении лирического героя поэмы об искусстве живописца, владея которым, он непременно запечатлел бы прелестную Наталью: