Наталья Гончарова

«Я ждал от тебя грозы, ибо по моему расчету прежде воскресения ты письма от меня не получала; а ты так тиха, так снисходительна, так забавна, что чудо. Что это значит? Уж не кокю (рогоносец. — В. С.) ли я? Смотри! Кто тебе говорит, что я у Баратынского не бываю? Я и сегодня провожу у него вечер, и вчера был у него. Мы всякой день видимся. А до жен нам и дела нет. Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у кого супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадоны etc. etc. Знаешь русскую песню —

Не дай Бог хорошей жены,
Хорошу жену часто в пир зовут.

А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит».

Хотя Пушкин и упрекнул Наталью Николаевну в подозрительности, в конце письма он дал некоторые основания для нее, когда сообщил: «На днях был я на бале (у кн. Вяз.<емской>; следственно я прав). Тут была графиня Салагуб, гр. Пушкина (Владимир), Aurore, ее сестра, и Natalie Урусова. Я вел себя прекрасно; любезничал с гр. Салогуб (с теткой, entendons-nous[69]) и уехал ужинать к Яру, как скоро бал разыгрался».

Перечень дам и девиц, выделенных Пушкиным среди гостей на балу у Вяземской, при всей его кажущейся невинности, должен был возбудить в Наталье Николаевне ревность: все четыре поименованные Пушкиным дамы отличались особенной красотой и в разное время назывались в этом смысле ее соперницами. Графиня Пушкина, жена Владимира Алексеевича Мусина-Пушкина, урожденная Эмилия Карловна Шернваль, белокурая красавица, была отмечена сестрой Пушкина в качестве соперницы невестки и воспета Лермонтовым в стихотворении «К гр. Э. К. Мусиной-Пушкиной». Уже в Петербурге Д. Ф. Фикельмон 17 ноября записала в дневнике, что Эмилия Карловна «очень хороша в этом году, она сияет новым блеском благодаря поклонению, которое ей воздает Пушкин-поэт». Московский почт-директор А. Я. Булгаков отметил, что «она решительно лучше сестры своей», то есть упомянутой Пушкиным Авроры Карловны, но и ту почитали изумительной красавицей. Княжна же Наталья Александровна Урусова, фрейлина, была младшей из трех сестер Урусовых, которыми увлекался Пушкин и которые также славились на всю Москву редкой красотой.

Одной графини Надежды Львовны Соллогуб (так правильно пишется ее фамилия) было бы вполне достаточно, чтобы жена начала ревновать. Семейство Соллогубов было хорошо известно как в Москве, так и в Петербурге. Одного из его представителей, своего старинного знакомого Александра Ивановича, Пушкин даже упоминает в черновом варианте XV строфы первой главы «Евгения Онегина», в которой приводит своего героя на бульвар, где «гуляет вечный Соллогуб». Заметим, что здесь Пушкин правильно указывает их старинную польскую фамилию, а в письме жене называет ее явно с оттенком иронии то Салагуб, то Салогуб.

Имя графини Соллогуб, упомянутое в этом письме впервые, еще не однажды всплывет в переписке Пушкиных. Поэт, верный всегдашнему своему чувству восхищения красотой и юностью, не смог удержаться от того, чтобы не посвятить ей тогда же стихотворения, хотя и выказал в нем сдержанность, продиктованную новым своим положением женатого человека:

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу
Волнениям любви безумно предаваться;
Спокойствие мое я строго берегу
И сердцу не даю пылать и забываться;
Нет, полно мне любить; но почему ж порой
Не погружуся я в минутное мечтанье.
Когда нечаянно пройдет передо мной
Младое, чистое, небесное созданье,
Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне,
Любуясь девою в печальном сладострастье,
Глазами следовать за ней и в тишине
Благословлять ее на радость и на счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни сей,
Веселый мир души, беспечные досуги,
Всё — даже счастие того, кто избран ей.
Кто милой деве даст название супруги.

«Название супруги» даст Надежде Соллогуб знакомый и родственник Пушкина Алексей Николаевич Свистунов.

В июле 1836 года Надежда Львовна уехала за границу, а в октябре состоялась их свадьба. Вернулись они в Россию уже после гибели поэта.