Натюрморт с часами

У меня затекают ноги, — признается наш муж, не мальчик. — Подвинься чуть-чуть. Но Мария уже встала и потягивалась на свету. Наверное, она меня презирает, — жалел себя молодой человек, все бы отдал, чтобы узнать, о чем она сейчас думает. Однако девушка молчала, по ее лицу ни о чем нельзя было догадаться, водила пальчиком по пыльным часам, круглый циферблат которых одноглазо таращился с комода. Теперь он все внимание устремил к той, теперь уже старой газете, раскрытой на странице объявлений и частично еще сохранявшей форму трубки. Но ее не привлекает ни одна из тщательно выверенных приманок, тонкий интеллектуал-полуалкоголик, тот, что обещает, что ремонтирует всё, кто-то, дающий взаймы без ограничений, еще один, обеспечивает гейш для сопровождения, или еще один, предлагающий визы в рай, ничего из этого Мария не видела, из-за мелкого шрифта или из-за своей идефикс, мы не знаем, но она уже уткнулась ногтем (или тем, что от него осталось) в соседнюю страницу, почти проткнув ее насквозь. И как она хохотала и глумилась, показывая пальцем на фотографию ни в чем не повинного покойника, там, где шли друг за другом некрологи! — Ну, надо же, умер и сам Чкаля, и ты припоминаешь все его «а-а-а» и «бе-е-е», — но все равно нехорошо над этим «с печалью сообщаем», над этой маленькой картой могилы, так безобразно разевать пасть, — думал Коста, отодвигаясь с негодованием, а она всё подсовывала ему под нос газету и показывала на мужчину, который, он мог бы поклясться, не был даже местным комиком. Лицо покойника не выдавало в нем душу компании, фотография была с удостоверения личности, хорошо были видны водяные знаки в уголках, человек был в годах, очки, глубокий пробор с правой стороны, и он мог быть кем угодно. Может быть, дело в патетической позолоте текста, — предположил Коста, а дамочка прямо задыхалась, но беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, — это обычное сообщение о времени и месте похорон, без тоскливо-смешных апострофов, к которым склонны очевидцы. Наконец, смех девушки превращается в гримасу, которой она заканчивает эту историю.

Я недавно встречалась с этим человеком. Нас было несколько писателей, это была экскурсия в виноградник Девочки, ты еще о нем наслушаешься, можешь мне поверить. Тебе известно, что Девочка решила завещать две виллы с участками нашему обществу писателей. Понятия не имею, к чему такой великодушный, и, согласись, глупый жест. Так или иначе, она меня пригласила, сообщила, я сказала этим, в правлении, и вот, представь себе, я, и еще двое, пробиваемся сквозь заросли, пустыню и девственный лес. Виноградник с незапамятных времен принадлежал ее семье, а находится он на выезде из Сремски-Карловцы, прямо у подножия Банстола, там еще какая-то колонка. Направо поднимаешься в гору, слева Дунай, за железной дорогой, но и тут надо повернуть влево, пройти метров двести по насыпи, и вот — ворота, скрипят, как живые. Эти наши решили, что здесь будет дом творчества, для писателей или художников. Виноградник многое повидал, с тридцать четвертого и до самой войны, каждое божье лето сюда приезжал Богдан Шупут, припоминаешь, любимчик Мило, подышать, подкормиться и поработать.

Девушка быстро разворачивает список работ Шупута, постукивает подушечкой пальца по той, Карловацкий виноградник Йовановичей, рядом с которой было примечание «сгорела в пожаре», и качает пальцем.