Натюрморт с яблоками

Вскоре электричка подъехала к Москве и они расстались. Дмитрий так и не узнал имя незнакомки, забыл спросить. Она, подхваченная людским потоком, исчезла в чреве тоннеля, ведущего в метро, а он вышел на площадь Ярославского вокзала. Поглядел на суетливый разношерстный люд, поискал в толпе себя, то есть, не в буквальном смысле себя, а человека, который бы походил чем-то на него, Ли-Марова, он имел ввиду вовсе не внешнюю схожесть, какая бывает у близнецов или двойников, а схожесть внутренне-психологического свойства, и — находил! Его цепкие глаза фотографа выхватывали то одного, то другого. И он едва сдерживался, чтобы не подойти к ним, и не расспросить о делах. Его всегда охватывало неудовлетворение, замешанное с чувством собственной вины, когда он поворачивался и шел себе дальше. Нынче, как и предыдущие разы, он отвернулся и зашагал той неведомой дорогой, сулившей надежду, по которой шли сотни и сотни других людей на привокзальной площади навстречу своей неведомой судьбе. Он медленно двигался по Краснопрудной улице, дошел до перекрестка, свернул налево, потом направо. Серый неприметный дом. Здесь, на третьем этаже размещалась редакция одного журнала. Сюда его приводил летом Толик Литвинов, давний друг, в дачном домике которого он и жил. Толик расстался с женой, ей оставил двухкомнатную квартиру, а себе взял дачу и старенький "Мицубиси." И исчез из Москвы. Литвинов по своей натуре никогда не был романтиком, но в тот раз повел себя несколько опрометчиво и бесшабашно. Он погрузил в машину кое-какой скарб и рванул в Украину. "У меня там любовь юности, — поведал Толик. — может, еще ждет. А ты оставайся тут, ни о чем не беспокойся. Только не забывай платить за электричество, а то отключат. Если сунется Альбинка со своим новым муженьком, гони ее подальше. Но я думаю — не сунется. Она при разделе имущества даже в выигрыше осталась. Да у нас бумага на этот счет имеется, заверенная нотариусом. Не знаю, когда явлюсь, может, скоро, а может, нет. Надумаешь совсем уезжать, повесь ключ в сарае." И он показал гвоздь, куда повесить. В редакции журнала заведовал отделом иллюстрации приятель Толика, худой, высокий мужик лет пятидесяти, по имени Антон Дугин, чем-то похожий на артиста Басова. Антон вернул Дмитрию фотоснимки.

— Послушай, старик, — сказал он, двигая желваками на длинном загорелом лице, — ничем обрадовать не могу. У нашего журнала другое направление. Твои фотографии специфические, ориентированные на глубокую работу мозга, но нынче мозговать никто не хочет. Нужна легкость, понимаешь? Нынче художники по черно-белому фото вымерли как мамонты. А ты остался. Я тебе дам один адресочек, там давняя моя приятельница директором. Сходи, может, повезет. — И сунул ему обрывок бумажки с размашисто выведенными каракулями.

Утро следующего дня выдалось холодным, хмурым, солнечные лучи едва пробивали густой туман. Фотографу расхотелось куда-то идти, но его ждали. Он надел вчерашний плащ, но рубашку и брюки погладил по случаю. Белые рубашки он не любил из-за их маркости, поэтому предпочитал более темные тона или в клетку.

Она пришла ровно в десять.

— Идемте, — сказала просто и повела Ли-Марова с платформы. Он шагал за нею, чуть отставая. Женщина была одета в цветное неброское платье, похожее на халат, сверху накинула вязаный пуловер. На ногах летние туфли на низком каблуке. Из рукавов пуловера выглядывали белые, нежные руки. Шли недолго, завернули в проулок, подошли к зеленому забору, за которым стоял высокий двухэтажный особняк. Дом друга Толика Литвинова тоже был двухэтажный, но ни в какое сравнение не шел с этим, выглядевшем почти великаном. Женщина завела его в калитку, подвела к дальним подсобным пристройкам, где лежала гора сваленных поленьев.