Натренированный на победу боец

Он умелся, я влез в бушлат, насунул пилотку и порысил догонять отряд, особо к нему не приближаясь и отвернув морду от охраны на вратах, успев сообщить улыбчивой белокурой беременной:

– Мать, нравишься ты мне. Ха-рошая ты девка!

В начале проспекта я накинул бушлат на ближайшую урну и достиг знакомого дома. Солдаты на той стороне разбивались на кучки по числу пострадавших домов.

Я осмотрел окрестности и прошел в подъезд невесты мимо пацанячих посиделок и перекуров.

– Да зачем? – Она через ступеньки спешила навстречу. – О господи… И как бы вы искали? В каждую дверь? Чтоб все соседи…

– Вы ж все равно смотрели в окно.

– Я просто не знаю! Ну хорошо, пойдемте. – Снова в долгом, белом, трогала губы, перекладывала волосы на плечах, она не знала, как быть, врала. – Нет. Сейчас у меня соседка. Я быстро ее… Два слова…

– Я поднимусь, услышу. Квартира?

Назвала и убежала, махнув набористым подолом; я глубоко задышал: нужно вольно сейчас говорить, должен, у меня дрожит голос – воздуха не хватает. С ней я стиснуто говорю; пахнет гарью – несет со двора костром. Вверху хлопнули двери, без слов, должны – разные двери, по звуку – одна. Только делала вид, что провожает соседку. Идти.

– Скорей. – Она манила с порога душистой, вечерней, незнакомой квартиры с девичьим диваном, зеркалом на тумбочке, уставленной духами, тушью, баночками, игольницами, копилками, с наклеенным календарем и швейной машиной, купленной впрок.

– Хочу тебе сказать. Нравитесь вы мне. Хорошая ты девка. – И я задохнулся, незряче тронул ее руку, сухую, покорную, не ответившую. – Как хоть это делается. – И отпустил.

– Да проходите! Спасибо. Но во мне много плохого…

– Например?

– Всего сразу не… Я – не хозяйственная!

– Этого не потребуется.

– Заходите же! Вдруг кто-то выйдет… Смотрите на меня. Хоть сейчас не смотрите на пол! Квартира высоко, здесь их нет.

– Я в твоей квартире могу месячный план… Надо по-быстрому глянуть ваш подвал.

Теперь она, будто захлебнувшись, нашла мою руку и бегло пожала коротким усилием – раз; глаза, всегда серьезно-удивленные, не улыбаются.

– Вы не можете потом…

– Потом нет времени. Ты ведь поднималась позвонить, чтобы ехали за мной.

Я отцепил ее, слетел вниз, захлопнув пасти вечерним лавкам ударами дверей, ломанулся в подвал – закрыто, дернул ближайшую бабку:

– У вас там ничего не горело? Давно пахнет? – Упал наземь и внюхался в кошачий ход, выпиленный в дверце: да. Из подвала несло гарью.

А как споро уже неслось ко мне население, как на подбор юное мужичье, стриженое, в рабочих спецовках!

Я ринулся за дом, увернувшись от растопыренных рук, продавил колючки-кусты, долбанул коленом впотьмах о железный заборчик, но перепрыгнул и ослеп от удара в морду, но мужик поспешил, не все еще подоспели, и ногу выставил; я, не отрывая от морды рук, пинком сбил ему ногу, он просел и на миг потерял свои руки, и взмахом от пояса – снизу вверх! – я закатал ему кулаком по губам и попрыгал, корчась при каждом шаге от боли стонущего колена, прямо под машины, на проспект, и на асфальте уже медленней, руку подняв: не давите! Обдувало бензинным ветром, горячей гарью – возят свеклу, в спину грозили, стараясь народнее, с матом:

– Крыс напустил! Отравитель… Попадешься!

Посреди проспекта я сел, изнемог, уткнулся в несчастную коленку: черт вас… в каких местах пришлось доживать, перестал стонать – стоны никого не разбудят, ничье сердце не тронут, что вон ему плохо, вдруг он… Просто – теперь некому! Сейчас пройдет. Кто-то светит, не дает поднять глаза свет; вот погасили, я увидел скорую помощь и врача, глуховато орущего:

– Какая сломана рука? Поднимите!

В машине я сполз с носилок и спросил встревоженного Клинского:

– Вам не хватает вятича с переломанной рукой?!

А он закричал на меня:

– Ты! Мразь! Суешься! Молчать! Подонок! Что ты лезешь к ней?! На хрена она тебе сдалась? Заткнись. Вылез за ворота, но всех ты не перепрыгнешь! Ты можешь понять, что я тебя не вытащу?! – Машина летела, выла, он спокойно подправил водителя: – Не надо. Давай в санаторий для беременных. – И вновь заорал: – Тебя же уймут! Кафе затопил – старика… За что старика?!

Он выпил у нас чаю. Медсестра замотала коленку и ушла, Клинский поднял взгляд на Старого:

– Я предлагаю соглашение. Вам – свободу передвижений. Только не в ее дом. Оставьте девку.

– Хорошо, – пожал Старый плечами и вздохнул.

– То есть? Вы дали слово?

– Извольте, слово.