Натренированный на победу боец

Старый бормотал, не мог убрать со стола руку с часами. Одетые мы, как на поезд. Руки еще помнят, какое тело, какая ткань. Я погладил одеяло – совсем другое. На одеяле остался сгусток ваты – из ее рта. Я понюхал пальцы, ожидая особенного запаха, кажется – да. Но слишком скоро – нет. Если бы она пришла еще. Не успеет. Вот они – скоро будут. По снегу они ходят быстрей – не лето. Выпалил:

– Старый, а машина?! Что мы сопли жуем?

– Ждет! – взвился Старый. – Ждет тебя! – Лупил по столу. – Целый день! Дурак! Дурак! – Отбросил стул и подлетел к окну. – Стоит… Слышишь? Ох ты. Все равно – водитель сейчас придет. Нет смысла. Бесполезно. – Мы вынеслись в коридор – пусто; окликнут – не оборачиваться! Ходу! Скорей! Пока дойдет, пока заведет. Я – в окно: синяя спина автомобиля так близко, хоть прыгай. Лестница! Пошел, пошел, Старый, мешок – он вырвал мешок из-под шкафа, выбрасывал из него грязные наволочки, хрипело в горле, праздничная дрожь.

– Тяжелый, ты что наложил? – Поднял. – Железо… – Он вытягивал из мешка желтую лакированную доску. Да потом! – я переставил ноги на лестницу.

– Вот черт… – Все ковырялся, и я узнал: в его руках приклад, забывшись, он подымал, тащил из тяжко повисшего мешка и вытащил ружье, перегнутое пополам, с особым стеклянным прицелом трубочкой. – Еще коробки…

– Бросай! Всю эту… Скорей!

Он потерянно уставился вниз, не выпуская оружия, – под лестницей стояла синяя «Нива».

В уборной – куда? Нет. Кому бессильно улыбнуться? Кто? Пнул дверь – нет. И не слышно. За окном – нет. Мы на холме.

– Успеть самим это сдать! – В коридор! под ожиданием окрика. Кто тут? Лампы горят, никто еще не вернулся? Старый нес в охапке – не останавливаться, я валял стулья, не скрываться, кулаком по дверям. – Так! Чье это хозяйство? – В буфете тарелки с кашей на раздаче, черный хлеб; я звал на лестнице: – Кто живой? – На первом этаже работал телевизор, на вешалках – прогулочные теплые пальто и шинели, на столиках – стаканы сметаны. – Эй, хозяева?! – Из урны дымила, наверное, папироса, но даже на вахте – нет людей, я ткнулся и в женскую уборную, уже бегом, жадной опрометью, бросился к хлопнувшей двери – Свиридов!

Он плевался:

– Ну ты дал! Ну ты! Еле упросил… А что у нас вахта не охраняется? Чья-то машина. – Он помучил телефон. – Нет гудка. Вы почему без сиделки? Где Заборов?

– Мы нашли оружие! В мешке! В уборной!

Свиридов ошарашенно озирался:

– Ни хрена себе вояки, вон уж где оружие бросают, я покажу им, где орехи растут. Но где народ? Ведь только что… Кто есть на этаже?

– Никого.

– Как? А где бабы? Ладно бабы, где охрана? Раздевалка. – Бухал в дверь. – Раздевалка, твою мать!

Он потолкался в комнаты, пожал плечами, сызнова помучил телефон, плюнул, и мы вывалили на крыльцо, в тишину – в темнеющий, но еще не перепоясанный фонарями вечер, стужу. Старый прижимал к себе приклады-стволы, как сломанные лыжи.

Свиридов побежал, вздрагивая от собственных шагов, заглянул под черные елки, постучал в сугроб, ответивший деревянным отзвуком, и посулил чьей-то матери сто чертей. Хмуро посмотрел вдоль дорожки – подальше, у ворот, расхаживал часовой.

– Тревога! – гаркнул прапорщик. – Шагом марш ко мне! Что за дела?..

Неживые окна, хоть бы очертания головы, движение белого халата, голос; скелеты деревьев, крыша, ровно присыпанная бесследным снегом. Часовой продолжал выхаживать туда-сюда.

Свиридов не снес и широко пошел к воротам, свирепо взрыкивая:

– Товарищ солдат!

Часовой стал, снял шапку и прислушался. Скользнул в калитку, и нам было видно, как он, что есть сил, вдарил бежать через площадь, набычившись против ветра.

Свиридов остолбенел, пощупал у пояса:

– Ракетницу я… Так вот отойди на час. Так, та-ак, а чьяй-то машина? Кто разрешил машину? Пропуск на машину есть?

Тишина нестерпима, она придвигалась, мы бежали за ним, страшась, что и он пропадет.

– Товарищ прапорщик, потом машину…

– Как могли въехать? – Свиридов с пьяным упорством перся к «Ниве». – И не закрыта. Ну. И где пропуск?

– Товарищ прапорщик…

– Ну-ка? – Он залез, загудел. – А? Во народ! – Загудел. – Я покажу! – И гудок.

– Мы больше не играем, – зажмурясь посильней, закричал я с холма. – Выходите! – И споткнулся о свою черную тень – обрушился свет!

Гудки слиплись в вой, я уворачивался от света, Свиридов переломился через сиденье, цепляясь за руль, его тянули за подбородок черные лапы и вырвали! Старый осел на колени, вскинув дрожащие пальцы и взвыл от первого чужого прикосновения, я очумело двинулся припасть хоть к Старому, уже волоча на себе щупальца, но немного они дали себя потянуть – на сажень, и вмерзли ноги, а я все тянулся – хоть головой, я спасал глаза, сейчас упаду, но подхватили, волоком потащили, ноги сгребали снег, подхватили ноги; закрыл глаза, чтобы они не знали. Что я вижу.

Взлет крысобоя Время «Ч» минус 1 сутки