Нация. Апокалипсис. Том третий

– Да вот уж как лет пять, – не задумываясь, ответил Пронько.

– Понятно. Молодец!

– Да что там, – махнув рукой, проговорил Пронько. – Столько пришлось пережить за это время…

Слушая Пронько, Сомов внимательно рассматривал своего товарища, пытаясь не столько узнать от него что-то новое, сколько понять и разобраться в этом человеке, поскольку он напоминал ему в этот момент какого-то заговорщика, которого трудно было понять. Возможно, этому способствовали его нестандартные манеры поведения, которые раньше Сомов за ним не замечал. Нет, они не выходили за рамки его поведения, просто Сергей показался ему чрезвычайно увлечённым человеком. Будто целью всей его жизни является превращение некоторого «чуда» в нечто постигаемое. И в этом бурном океане эмоций он плыл. Причём плыл наудачу, без компаса и других устройств, облегчающих ориентирование в пространстве. Короче, Сомов узнавал в нём типичного южанина.

– Я часто себя спрашивал, – продолжал Пронько, – нужно ли мне это, полезно ли. И в какой-то момент осознал, что политик – это тот же лекарь. А поскольку у нас в обществе множество разных болезней, то почему бы не начать с себя? А что касается, как ты говоришь, стихии, то Украина всегда была стихийной силой: предсказывать логику действий нашего народа невозможно. Только синоптики могут разобраться в психологии украинского народа.

Произнеся эти слова, Пронько заулыбался.

– Не понял… Как это?

– А что тут не понять: мы живём по принципу: пришли тучи – будет дождь… Сейчас над Украиной такие тучи, что ого-го! Тут и Америка, и Европа… Новый мир открывается для нас, понимаешь! Так что давай, примыкай, – весело произнёс Пронько, кинув взгляд в сторону проходящей толпы.

– Ты серьёзно?

– Серьёзней не бывает!

– Нет, спасибо.

– Почему?

– Наработался…

– Понимаю, понимаю…

– Я сейчас как тот сапожник: живу, не мудрствуя лукаво, помаленьку, принимая только те вещи, которые мне понятны и в точности известны. К тому же я русский.

– Да брось ты! Ты же столько лет прожил на Украине… И потом, не боги горшки обжигают. Сейчас, Егор, такое время… если не мы, то кто же? А то, что ты русский, неважно. В Украине половина жителей – русские; если мы объединимся, представляешь, какая сила будет? Я скажу больше: на последнем учредительном съезде «Руха» каждый шестой был не украинцем по национальному происхождению. Более того, в руководстве были украинские русские, евреи, поляки, армяне и представители других национальных сообществ. Так что, Егор, вступай в наши ряды, и все дороги для тебя будут открыты. А если будешь говорить на украинском языке, то твои возможности сразу вырастут в арифметической прогрессии. У тебя всё будет с «прибытком».

– Даже так!? – сделав удивлённые глаза, спросил Егор.

– Конечно! Сейчас украинскому языку будут придавать статус государственного.

– А почему ты говоришь по-русски?

– А ты знаешь украинский? – весело спросил Пронько, глядя на Егора.

– Ну не так, чтобы хорошо… Раньше, ты же помнишь, мы все говорили только по-русски.

– То было раньше, а сейчас, Егор, другие времена! Скоро половина Европы будет говорить на украинском языке. Мы этих чертей заставим плясать под нашу дудку.

– Не знаю даже, что и сказать, – глядя на Пронько, проговорил Сомов. – Слишком убедительно говоришь.

– А тут и говорить ничего не надо: что есть, то есть.

– Ты так думаешь?

– Я не думаю, а знаю. Через десять лет мы должны стать самой богатой державой Европы, если хочешь, другой Францией!

– Главное, Серёжа, чтобы Украина не стала второй Германией.

– А чем тебя так пугает Германия?

– Меня она не пугает, просто французское безумие далеко не так безумно, как немецкое, ибо в последнем, как сказал один знающий человек, есть система.

– Скажу тебе по секрету, Егор: нам не страшны будут никакие системы…

С Украиной будут считаться все страны не только Европы, но и мира.

– Слушай, мне кажется, что ты грешишь поспешностью.

– Никакой поспешностью я не грешу – вот увидишь. У нас 52 миллионов образованного населения, развитая экономика, промышленность, морской флот…

Со слов Сергея, Егор понимал, что всё меняется на глазах, причём так быстро, что он не мог себе и представить. И хотя в душе он радовался таким изменениям, мысли его были о другом. О том, что он знал Пронько одним, а сейчас он видит перед собой совершенно другого человека, который находится под воздействием каких-то мощных идеологических призывов. И эта ситуация его как-то настораживала. Настораживала тем, что все его суждения сводились не только к мирному развитию страны, но и к воинственности, и к национализму. Рассуждая, он весь был на каком-то подъёме, словно ему пообещали золотые горы. Глаза его горели так, что Сомов испытывал если не страх, то, по крайней мере, какие-то странные чувства, от которых холодела спина. Он стоял как вкопанный и слушал Сергея. Сомов и дальше бы слушал его, но какие-то незнакомые молодые люди с флагами и плакатами окликнули Пронько. Обратив на это внимание, Сергей тут же махнул им рукой, выражая чувства не только общности, но и солидарности.