Нация. Плоды искушения. Том первый

Это был коренастый, лет пятидесяти, среднего роста мужчина с большою лысиной и черноватым лицом (видимо, от «ночного» загара) с припухшими веками, из-за которых сияли крошечные красноватые глазки. Егор сразу заметил, что в нём было больше волнения, чем спокойствия; во взгляде просматривался какой-то болезненный страх, вызванный, видимо, ночным взрывом. Пожалуй, было и нечто другое, положительное – но страх всё же пересиливал, и это было заметно в его волнении и беспомощности. Я вовсе не хочу сказать, что он чем-то напоминал тревожно-волнительного типа – нет. Просто, видимо, страх и тревога сделали своё дело – вызвали физиологические реакции. В том числе и невротического характера: состояние паники, возбуждения, жестикуляции – всё это просматривалось со стороны и бросалось в глаза. Не заметить этого было нельзя. Одет он был в чёрную униформу охранника. Из-под куртки торчала серая рубашка, немного скомканная и в нескольких местах расстёгнутая. Лицо было небрито, и от этого он казался не то чтобы старше, но уставшим. Сомов хоть и спешил, но пройти мимо знакомого ему человека не мог, тем более что его состояние вызывало некую тревогу и обеспокоенность. Не успел он поздороваться с охранником и поинтересоваться отдельными вопросами, как Терещенко с ходу перешёл к разговору, как будто ждал его всё это время.

– Представляешь, кхе… кхе… я тттильки (не то от волнения, не то от стресса он кашлял и говорил заикаясь) заварил чай, – начал эмоционально говорить он, – как услышал сильный гул совершенно незнакомого хххарактера, очень низкого тона, похожий на стон человека (о подобных эффектах рассказывали обычно очевидцы землетрясений или вулканических извержений). Сильно шатнуло пол и стены, с потолка посыпалась пыль и мелкая кк-крошка, потухло люминесцентное освещение, затем сразу же раздался ггглухой удар, сопровождавшийся громоподобными раскатами.

Тут он замолчал, переведя дыхание, и жадно стал затягиваться папиросой – раз, другой, третий…

Я разу підбіжал до вікна, щоб подивитися, – от волнения он говорил то на русском, то на украинском языках, – як ке, що там пппроізошло?[3]. А там тттакое твориться, – он ухватился обеими руками за голову, – герметичной оболочки реактора – как ннни бывало, всё снесло на хрен подчистую; обстройка реакторного отделения вся ррразрушена до основания, пппредставляешь, что делается, – тут он опять прервался и глубоко затянулся Папиросой, – кхе… кхе… потом начался пожар кровли машинного зала, такого пожара я ещё не видел, – он сделал большие глаза. – Всё гггорело, – глядя на Егора, прохрипел Терещенко.

– Я побачив, – взволнованно продолжал он, размахивая руками, – як пппроехали до блоку перші пожежні розрахунки, вони явно чули і розриви, у всякому разі, я так думаю. Это машины из караула ВПЧ-2, я їх сразу узнал; через пару хвилин ппприбили машини з Прип’яти, точно не помню скільки, але багато, може навіть все, що є в містіi[4]. Во всяком случае, – продолжал он, – столько мммного пожарных машин я ещё не видел. Кккороче, пожарники сразу занялись ррреакторным отделением, а затем и крышей третьего энергоблока, огонь уже полыхал вовсю и там. Только мне непонятно было одно…

Прервав свой разговор, он вдруг неожиданно задумался.

– Что именно непонятно, Николай Степанович? – взволнованно глядя на него, переспросил Егор.

– Почему все пппожарники, кхе… кхе… работали без должных средств защиты! – последнее слово он выделил интонацией особо. – Кидались в самое пекло реактора, а на них не было ни одного кккостюма химзащиты. – Тут он начал странно размахивать руками. – Как так, – возмущённо восклицал он, – там же, наверне, радиация!

Слушая своего собеседника, Егору почему-то стало жалко этого человека; возможно, потому, что он пережил ядерный взрыв, а может, потому, что он совершенно не думал о себе, а переживал о тех людях, что выполняли свой долг. В этот трагический момент в его словах и рассуждениях не просто проскальзывала, а отождествлялась сама человечность, более того, при всех обстоятельствах он не боялся отяготить себя гуманностью. Сомов смотрел на него удивлёнными глазами и не знал, что сказать. Сострадание этого человека к пострадавшим пожарникам (хотя он сам был пострадавший) вызывало нечто большее, нежели просто уважение. Не веря своим глазам, пребывая в этом аду, он и сам бы хотел задать множество вопросов: «Как так получилось, что люди, обслуживающие атомную станцию, не имеют соответствующей защиты?! Ведь защита – это не только «защита» сама по себе, это ведь ещё и культура, новое мышление, если мы хотим жить в новом атомном веке. Может быть, это происходит потому, – отвечал он как бы сам себе, – что все те, кто разрабатывает подобного рода объекты, не совсем понимают, с чем имеют дело?! Почему они так безответственно подходят к жизни других людей, к безопасности государства?!»