Нация. Плоды искушения. Том первый

– Я тут же бросился к телефону, кхе… кхе, а что я мог ещё сссделать, – как бы оправдываясь за свои действия, сказал Николай Степанович, – и стал звонить в разные места дежурным, – тут он замешкался, – но никто не отвечал, представляешь!

Хотя должны были, я ещё пппосмотрел на часы: было половина второго ночи. Даже не знаю, что и думать…

Он резко махнул рукой и замолчал. Не прошло и пяти секунд, как он тут же продолжил:

– Не знаю, може бути, вони були на рибалці? Зараз вони всі там сидять денно і нощно, поки ррриба на глибину не пішла,[5] – покашливая, Терещенко показал рукой в сторону отводящего канала и пруда-охладителя, где рыбаки, сменяя друг друга, в свободное от вахты время ловили рыбу. Тем более – весна, нерест… – как-то неожиданно для разговора закончил свою мысль Терещенко. – Вот ведь как ппполучается, а! А скорых-то, скорых сколько, – неожиданно переключился он снова на тему аварии.

– И що тепер буде, одному Богу відомо?[6]

Сомов слушал и одновременно не слушал собеседника – он думал в этот момент совершенно о другом…

– Да, да, извините, – проговорил Сомов, с трудом возвращаясь из своих воспоминаний, вновь слушая Терещенко. – Так оно и есть: одному Богу известно…

Сделав последнюю затяжку, Терещенко бросил папиросу тут же, где стоял, достав через минуту трясущимися руками из пачки другую (это был «Беломорканал»), и, закурив, снова продолжал говорить, размахивая при этом руками, но уже не в сторону отводного пруда, а в сторону реактора…

«Я сказал о Боге, – неожиданно подумал Егор, отвлекаясь опять от рассказа Терещенко, – но я ведь не верю во всю сложность этого утверждения (это было для него аксиомой). Но, с другой стороны, следуя логике, – продолжал он рассуждать, – какое есть у меня право отрицать, что Его нет вообще (все эти его рассуждения проходили в какой-то космической быстроте). Такого права, и вместе с тем знания, у меня – нет. Как нет этих знаний и у всего человечества. Значит, Его можно признавать, а можно не признавать – кому как угодно». И как бы домысливая, чтобы быстрее закончить свою мысль, он ещё раз коснулся смыслового содержания этой формулировки: «По моему размышлению, наверное, здесь всё просто: если не веришь в Бога, то ты и не вправе ожидать от него что-либо для себя; а если веришь, значит, не просто признаешь Его существование, но и ожидаешь каких-то последствий, которые могут содействовать, помогать в жизни. Интересно получается, – пришёл он неожиданно к заключению, – а что плохого в том, чтобы верить и доверять кому-то определённому?»

В эту минуту, как это ни странно, Егора впервые по-настоящему заинтересовала тема веры. Ему захотелось почему-то многое понять, говорить, думать и даже утвердить в себе практику познания истины в этом вопросе.

Терещенко всё в том же волнении продолжал говорить, глубоко затягиваясь папиросой, когда Сомов произнёс:

– Вам бы лучше зайти в помещение, не стойте больше здесь, это очень опасно.

– Так-то оно так…

– Мне надо спешить, извините, – сказал на этот раз уже более твёрдо Сомов, – заходите, прошу вас, не стойте здесь…

– Народу-то, народу сссколько… – всё еще не унимался Терещенко.

– Мне пора, Николай Степанович, спешу, извините, да и позвонить бы надо…

– Так не работает телефон, уже как час не работает, видимо, где-то повреждение, – проговорил Терещенко, найдя с видимой радостью новый предлог для беседы (пребывая в шоке, он действительно не осознавал всей существующей опасности).

Обменявшись ещё двумя парами слов, Егор почти бегом направился к 3-му энергоблоку. Несмотря на плотную, красновато-оранжевую утреннюю дымку, что окутала всю территорию станции, си-дуэт Сомова чётко просматривался издалека… В этот момент в его мыслях молнией пронеслась одна очень странная история, вызванная, видимо, некоторыми ассоциациями от разговора с Терещенко. А история эта была о Ефиме Павловиче Славском[7]

– министре среднего машиностроения, в ведомстве которого находились все АЭС страны, в том числе и Чернобыльская. Суть этой истории заключалась в том, что Славский очень любил охотиться и рыбачить. Однажды Берия приехал в Челябинск (было это в 1948 году) для проверки строящегося реактора АВ-1, где Славский работал первым заместителем директора и главного инженера комбината 817, ПГУ при Совете Министров СССР, и когда Берия был уже на «участке», что-то пошло не так… При выяснении всех обстоятельств он узнаёт, что Славский очень много времени проводит на охоте и рыбалке. Мало того, он всячески склоняет к этому и своих сотрудников… Берия в категорической форме запрещает ему заниматься этой развлекаловкой. Проходит время. Славского назначают заместителем министра… И вот уже в Москве, в его рабочем кабинете раздаётся «прямой» звонок Берии:

– Правда, что ты продолжаешь охотиться и рыбачить?

– Да, Лаврентий Павлович, – ответил испуганно Славский, – я считал, что ваше запрещение распространяется только на время, пока я был в Челябинске.

– Я запретил тебе это дело до тех пор, пока ты работаешь в атомной промышленности, – пояснил ещё раз твёрдо Берия.