Национал-большевизм

Помню, проф. В. М. Х[335]. в Москве, занимавшийся за последнее время социологией и открывший «типическую кривую» для всех революций и индивидуальные кривые для каждой из них, — уверенно заявлял весной 18 года: 1) переезд большевистского правительства из Петербурга в Москву есть 9 термидора русской революции, после которого его кривая начинает неизбежно спадать и 2) русская революция, сообразно ее природе, не будет знать кровавого террора и ограничится лишь кошельковым.

Любопытно, сохранил ли теперь этот профессор свою светлую веру в возможность социологических предсказаний (помню споры свои с ним на этот счет)?.. Впрочем, писали, что он уже умер…

«Скажем Европе, — восклицал с трибуны высокого собрания Иснар, — что десять тысяч французов, вооруженных мечом, пером, рассудком и красноречием, в состоянии, если их раздражат, изменить поверхность земного шара и привести в трепет всех тиранов на их глиняных ногах». «Везде, где только существует трон, — добавлял Геро-де-Сешель, — у нас имеется личный враг».

А говорят, что французская революция была только национальной, чуждалась «мировых (или, тогда, европейских) устремлений»… Великое недоразумение! Французский патриотизм, как ныне русский, разгорелся уже в процессе самой революции, как результат революционных войн… Аналогия несомненна — вплоть до знаменитого тезиса Бриссо: «владычества народов не могут связать трактаты тиранов»… Помнится, об этом была прекрасная статья И.С.В. в московском журнале «Накануне» (весна 1918).

А теперешние французы обижаются, когда сравнивают большевиков с революционерами 93 г… Какая узость!

Помню, сидел как-то в казенной пермской столовке. Кругом за столиками — красноармейцы, комиссары, чрезвычаевцы (из «батальона губчека»)… Украдкой всматривался, запоминая… Вспомнились невольно парижские музеи революции. «Тип якобинца» отошел в историю, ярко запечатленный, отлившийся в чеканные формы. Так и здесь. «Тип большевика», — несомненно, столь же отлился уже. Что-то общее было в них всех. В массе. Выражение лиц, стиль одежды, манера держаться… Жуткий, страшный тип. Но — чувствуется сила, своеобразие, главное воля. «Программа двадцатого века», — как «89» и «93» были программой девятнадцатого.

…Потом тоже будут показывать в музеях восковыми фигурами.

Бунт славянофилов против Петра основан на великом недоразумении. Петр не убил (и не хотел, и не мог убить) русского духа, а лишь создал более совершенные, приспособленные внешние формы его проявления. Хомяков понимал это лучше своей школы, называя петровский переворот «страшной, но благодетельной грозой».

Русская культура не погасла, а расцвела с «петербургским периодом». Само славянофильство есть его продукт.

…Только бы Россия была мощна, велика, страшна врагам. Остальное приложится.

Мы (в большинстве) завидуем нашим потомкам. — Потомки наши будут завидовать нам. Каждый час нашей эпохи будет жеваться до исступления.

Великая Россия творится в великих потрясениях. Антитеза Столыпина «снята». Кому нужна Великая Россия, тот должен принять и великие потрясения. Чем скорее будут они приняты, тем они скорее кончатся.

«Революция имеет два измерения: длину и ширину; но не имеет третьего — глубины» (В.Розанов).

Это потому, что революция — вся в движении, вся в действии. «Некогда как следует подумать». Она бьет ключом дерзновения, ее практика — ее теория. Ее принципы — боевые лозунги, она, как Ницше, «философствует молотом». Она интересна и своеобразно привлекательна лишь своим бурным процессом, но осуществись в точности до конца ее канонизированные стремления — ее «плоскостное» очертание выявилось бы во всей своей очевидности.

Вот как, по свидетельству г. И.Минского, определяет состояние нынешней России недавно приехавший оттуда известный поэт, конечно, противник большевизма: «Дело в том, что Россия — вся Россия целиком — тронулась с места и куда-то помчалась. И куда бы она ни мчалась — в бездну ли, или к новой жизни, — сила полета и опьянение полетом остаются те же»… Вихрь полета, столь пророчески почувствованный Гоголем в «птице-тройке»…

Однако придет время и этот размах будет углубляться. Раскроются подпочвенные токи. Остановится чудная тройка; спустятся сумерки, и вылетит, шумя крыльями, сова Минервы. Пробьет час торжества третьего измерения — «глубины». Завершится великий период. Круг революции замкнется… реакцией… Творческой реакцией духа.

Кстати, о. г. Минском. Теперь вот он в Париже пламенно обличает «кошмары большевистской мистерии», «оголенный материализм разгулявшихся рабочих и крестьянских аппетитов», и всем, волнуясь, задает «неизменный вопрос: долго ли продержатся большевики?»

А между тем как сейчас вспоминаю не менее пламенные его строки 1905 года. Помню, гимназистом шестого класса читал их в «Новой Жизни» рядом с фельетоном Горького об интеллигенции. Читал, не скрою, с чувством отвращения и неприязни (даже и тогда не был революционером и социалистом):