Национал-большевизм

Так ли это? Если так, то формула «неонэп», очевидно, имеет достаточно оснований быть выдвинутой и защищаемой. Но все-таки не следует еще разочаровываться насчет «динамичности» и поддаваться психологически естественной «нетерпеливости» современников. Медленно зреют русские груши. Медлительна историческая походка нашей матушки-Руси…

(После статьи «Кризис ВКП»)

Если угодно, «смена вех» была «белым Брестом». Или, пожалуй, еще лучше — «белым нэпом». Наличие встречного «советского нэпа» обеспечило довольно прочное сосуществование обеих моментов в нынешней русской жизни. И там, и здесь — была «тактика». Но для политики «тактика» есть нечто содержательное, существенное, «принципиальное». «Эволюция тактики» в известном смысле есть неизбежно «преображение всего облика». Нельзя при этом отрицать, что «белые» элементы, как формально побежденные, подверглись эволюции в большей степени, нежели красные.

…А наши «непримиримые» все еще не вышли из своего «периода военного коммунизма»!..

Верхи белой эмиграции, «неукротимые в своей непримиримости», до сих пор словно не понимают, не чувствуют основного в советской действительности: «перемены личного состава» в государстве. Они судят обо всем невольно старыми масштабами. Конечно, оставшиеся «внутренние эмигранты» дают им обывательский материал, утверждающий их в их ошибках.

«Новые люди» чувствуют жизнь в корне иначе; и это — главное. Я вовсе не говорю, что новые люди — «окоммунизованы «в официальном смысле. Отнюдь нет. Думается, старая коммунистическая гвардия тоже не может не видеть в них, в некотором отношении, «иноприродной» стихии. Он сделаны совсем из иного, не дореволюционного теста, иная у них «социальная судьба». А ведь будущее — за ними.

Das alte sturzt, es andert sich die Zeit.
Und neues Leben steigt aus den Ruinen…[341]

Эмигрантам кажется, что приезжие из СССР выглядят «рабами». Но это и есть плод перерожденной психологии у «старшего поколения». Младшее не носит «зрака раба», но и его уху мало говорит эмигрантский «голос свободы», и его сердце закрыто для многих ценностей недавнего прошлого. «Люди устали от свободы — пишет на другом берегу один из людей нового времени. — Для взволнованной и суровой молодежи, вступающей в жизнь на утренних сумерках новой истории, есть другие слова, вызывающие обаяние гораздо более величественное. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина».

С недавнего времени «объединенная» группа упрямых эмигрантов — Мельгунов, Карташев, Рысс, Бурцев и другие — издает «для СССР» активно противосоветский журнал «Борьба за Россию». Там пишутся очень пламенные, подчас весьма литературные статьи. Но я уверен, что они глубоко чужды, далеки, недейственны для восприятия тех «новых людей», которым они предназначены, — новых людей, которые созрели в революцию (до 30 лет в настоящее время). Их сознание требует каких-то иных категорий и подходов. Их не прошибешь, а только раздражишь нашей старой интеллигентской моралью, нашими протестами, нашей слезой. Я это очень остро чувствовал во время своих двух поездок в Россию (в Москву и во Владивосток).

Красочную автобиографическую характеристику этого поколения «переходников» находим у советского поэта Сельвинского:

Мы, когда монархии (помните?) бабахали,
Только-только подрастали среди всяких «но»,
И нервы наши без жиров и без сахара
Лущились сухоткой, обнажаясь, как нож.
Мы не знали отечества, как у Чарской в книжках —
Маленькие лобики морщили в чело
И шли по школам в заплатанных штанишках,
Хромая от рубцов перештопанных чулок.
Так, по училищам, наливаясь желчью,
С траурными тенями в каждом ребре,
Плотно перло племя наших полчищ
Глухими голосами, будто волчий брех…

Напрасно эмиграция пытается монополизировать Пушкина: живи сейчас Пушкин, он был бы не с нею. Немыслимо даже представить себе Пушкина эмигрантом. Он был слишком гармоничен, чтобы не включить в себя революции, и слишком национален, чтобы отказаться от отечества. Не стал бы он — солнечный «фактопоклонник», лебедь Аполлона — злиться с бегунами и хныкать на судьбу за родным рубежом.

Вспоминается его письмо Чаадаеву в 1836 году:

— …Я далеко не всем восторгаюсь, что вижу вокруг себя. Как писатель, я раздражен, как человек с предрассудками, я оскорблен, но клянусь Вам честью, что ни за что на свете я не захотел бы переменить отечество, ни иметь другой истории, как историю наших предков, — такую, как нам Бог ее послал.