Национализм

Когда в 1993 году американский историк Джон Холл впервые заявил о невозможности построения «одной, универсальной теории национализма», он так и не пояснил, почему ко всему множеству несхожих феноменов по-прежнему должен был применяться один и тот же термин, пусть и во множественном числе («национализмы»), и как в этом случае можно было избежать опасности впасть в «крайний партикуляризм» (Hall 1993: 1)[89]. В этом же году была опубликована первая работа Крэйга Калхуна о национализме — его знаменитая статья «Национализм и этничность» (Calhoun 1993), в которой он, опираясь на работы других исследователей, пытался прояснить отношения между этими феноменами. Но Калхун не просто обобщил в ней существовавшие на тот момент теоретические подходы, но и предложил новый концептуальный инструментарий для изучения национализма и ответил на вопрос о том, что связывало между собой отдельные «проявления» национализма.

Отказавшись от поиска сходств в содержании различных национализмов, Калхун сосредоточил внимание на форме и показал, что во всех этих случаях национализмы объединялись общим «дискурсом» или «дискурсивной формацией». Конечно, Калхун не был первым, кто заговорил о национализме как о дискурсивном явлении. В 1996 году Джеффри Или и Рональд Суни, ретроспективно оценивая исследования национализма предшествующих двух десятилетий, отмечали серьезный аналитический переход от изучения «материальных и структурных условий к области дискурса и порождения значения» (Eley, Suny 1996: 6), по сути, утверждая, что исследователи занимались практическим изучением националистического дискурса avant la lettre. Первой же попыткой теоретического обоснования возможности понимания национализма как особого дискурса стала статья Тимоти Бреннана «Национальная жажда формы», в которой говорилось о том, что «„нация“ представляет собой именно то, что Фуко называл „дискурсивной формацией“ — не просто аллегорию или художественный образ, а порождающую политическую структуру» (Brennan 1990: 46–47)[90]. Но ни сама категория «дискурсивной формации», ни ее содержание не получили у него сколько-нибудь подробного рассмотрения.

В отличие от Бреннана (и независимо от него), Калхун обратился к последовательному описанию «дискурсивной формации» национализма. Поскольку объединяющим принципом всякой «дискурсивной формации» служит не общий референт, тема, стиль высказываний или повторяемость одних и тех же понятий, а «регулярность в рассеивании», Калхун сделал своей отправной точкой витгенштейнианское понятие «семейных сходств»[91]. Это позволило ему обойтись без жестких определений национализма и нации, избежав при этом «филологического» (Calhoun 1995b: 419) изучения происхождения самих этих терминов, которое способно создать ощущение исторической преемственности между различными и даже противоположными дискурсами, как это часто бывало у ранних историков национализма, находивших его проявления на всем протяжении человеческой истории, начиная с Древней Греции и Рима.

Благодаря использованию этого подхода Калхуну также удалось преодолеть редукционизм политической теории и истории идей, предполагавший выделение взаимоисключающих идеальных типов «этнического» и «гражданского» национализма, характерных для различных национальных историй (например, Франции и Германии). Так, если раньше под «этническим» национализмом понимались притязания дополитической «этнической» общности на национальный суверенитет, а под «гражданским» — продукт чистой политики и коллективной воли, то теперь они стали рассматриваться как две «симбиотические» дискурсивно-политические логики, постоянно взаимодействующие и пересекающиеся между собой в каждой национальной истории (Calhoun 1998: 20–21; 2002c: 878; 2005: XXXIV, LX).