Национальный предрассудок. Эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

Наша изнеженная любовь к жизни является следствием искусственного состояния общества. Раньше люди предавались опасностям войны, или ставили на кон все, что у них было, или же отдавались безудержной страсти, и, если в этом не преуспевали, жизнь становилась для них обузой. Теперь же наша сильнейшая страсть – это витание в облаках, наш основной досуг – чтение новых пьес, новых стихов, новых романов, и всем этим можем мы заниматься сколько душе угодно, абсолютно ничем не рискуя, ad infinitum[278]. Если мы перечтем старинные истории и рыцарские романы, написанные до того, как belles-lettres[279] до предела упростила человеческие отношения и свела страсть к пустой, бесцельной игре словами, то увидим, что их герои и героини не разменивают свою жизнь по пустякам, но высоко ее ценят и бросают вызов судьбе. Они устремляются в пучину любви со всей страстью, на какую только способны, и ради достижения цели ставят на карту все. Остальное их не интересует. На смерть они идут, как на брачное ложе, и безо всяких угрызений совести жертвуют собой или другими во имя любви, чести, веры или любого другого всепоглощающего чувства. Ромео, стоило только ему узнать, что он лишился своей Джульетты, разбивает «о скалы свой усталый челн»[280]; Джульетта же в свою очередь обвивает его шею руками в предсмертной агонии, следуя за ним к тому же роковому пределу. Одна страстная мысль завладевает умом и подчиняет себе все остальные, и жизнь, лишенная этих страстей, становится постылой и даже ненавистной. В подобном безразличии к жизни, однако, больше фантазии, больше чувства и готовности действовать, чем в нашем тупом, упрямом желании сохранить свое бренное существование любой ценой. Быть может, лучше и честнее бросить дерзкий вызов судьбе и в случае неудачи мужественно пойти до конца, чем влачить приевшееся, бездуховное, бессмысленное существование ради того лишь, чтобы «его лишиться в пьяной потасовке» по самому пустяшному поводу. Разве не было мученичества, беззаветной энергии варварства в этом дерзком вызове смерти? Разве не содержится этот вызов и в религии с ее слепой верой в будущую жизнь; верой, что уменьшает цену жизни земной и вносит в наше воображение нечто, к этой жизни отношения не имеющее? Не потому ли простой солдат, пылкий влюбленный, доблестный рыцарь могли позволить себе презреть мирскими заботами и устремиться в объятия будущего, которого так боится современный скептик при всем своем хваленом разуме и выхолощенной, изнеженной философии? Сам я отвечаю на этот вопрос утвердительно, а впрочем, мне уже пришлось излагать здесь эту точку зрения, и больше останавливаться на ней я не стану.

Активная, полная опасностей жизнь уменьшает страх смерти. Такая жизнь не только дает нам силы переносить боль, но и на каждом шагу учит нас зыбкости нашего земного существования. Люди ученые, ведущие замкнутый образ жизни, ощущают эту зыбкость особенно остро. Таков был доктор Джонсон. Несколько лет были для него ничто в сравнении с теми глубокими размышлениями о времени и вечности, коим он предавался. Ведущий созерцательную жизнь литератор не испытывает страха смерти. Он может сидеть в кресле и вести нескончаемые беседы с вечностью. Ах, если бы так оно и было! В конечном счете, только правильно оценивая жизнь, сумеем мы избавиться от неодолимого страха смерти. Если мы хотим и дальше жить, потакая нашим своевольным желаниям и пылким страстям, – лучше уж сразу отправиться на тот свет. Если же нашу жизнь мы оцениваем в соответствии с тем смыслом, какой из нее извлекаем, боль, которую мы испытываем от расставания с ней, непереносимой не будет!

Liber Amoris

Портрет

X. О, это ты? Хотел тебе кое-что показать. Видишь портрет? Как ты думаешь, на кого похожа девушка на портрете?

С. Не знаю, сэр.

X. Тебе не кажется, что она похожа на тебя?

С. Нет, она гораздо красивее меня, сравнения нет.

X. Это потому, что ты не видишь себя со стороны. По мне, так она ничуть тебя не красивее, да и выражение лица не такое запоминающееся.

С. Вы мне льстите. К тому же она бела лицом, а я смугла.

X. Ты бледна и красива, любовь моя, а вовсе не смугла. Подкрась ты немного щеки, надень такое же платье, распусти по плечам волосы, как на портрете, – и окажется, что портрет писан с тебя. Только погляди, как вы похожи. Такой же упрямый, чуть выпуклый лоб, и брови, и взгляд – когда ты поднимаешь глаза и говоришь: «Нет, никогда!»

С. Разве я всегда говорю «Нет, никогда!», когда поднимаю глаза?

X. Эти слова ты произнесла всего раз, но мне хватило и одного раза, чтобы лишиться покоя. И еще ты тогда сказала: «Тебе никогда не бывать моим!» Ах! Если тебе не суждено быть моей, мне не долго осталось жить. Так дальше продолжаться не может. Я сам не свой, ничто нейдет мне в голову, кроме тебя. Все мои помыслы, все чувства лишь о тебе. Твой прелестный образ овладел мной, он преследует меня, сводит с ума. Впрочем, ради тебя я готов сойти с ума, ведь тогда мне будет мниться, что в обмен на ум я приобрел твою любовь, без которой мне не жить!