Национальный предрассудок. Эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

На днях мы имели честь быть приглашенными на торжественный ужин, который устраивал, не пожалев во славу Франции денег на угощенье, мсье Б. (Бувье. – А. Л.). Он пригласил молодоженов, а также свекровь и тестя, мсье Л-и (Лувиньи. – А. Л.), принадлежавшего к дворянскому роду Монтрёй. Пришел и кое-кто из городских купцов, а также дядя мсье Б., веселый упитанный человечек, который в свое время служил на английском флоте и очень походил на бочонок; своим обществом удостоили нас также отец К., уроженец Ирландии, vicaire, или викарий здешнего прихода[169], и сын мсье Л-и, миловидный подросток лет тринадцати-четырнадцати. Repas[170], поданная в три приема, с entrée и hors d’oeuvres[171], состояла, не считая фруктов, из примерно двадцати блюд, прекрасно приготовленных rotisseur[172], однако plats[173] сменяли друг друга в некотором беспорядке. Наши юные дамы, как мне показалось, не слишком привыкли к столь торжественному застолью. Самое поразительное наблюдение из всех, мною сделанных, заключалось в том, что все сидевшие за столом французы непременно отдавали должное каждому блюду; и говорят, что будь этих блюд не двадцать, а все сто, они бы все равно испробовали каждое. Называется это у них «отдать дань уважения хозяину». Мсье Л-и посадили во главу стола – он и вправду был душой общества; высокий, худой, лицо суровое, чем-то похож на Дон Кихота, после того как тот лишился зубов[174]. В свое время он был garde du corps, или королевским гвардейцем в Версале, благодаря чему был прекрасно знаком с королем и дофином, а также с министрами и вельможами, а стало быть, и с государственными тайнами, о коих рассуждал он с важностью и красноречием. Мсье Л-и проклинал иезуитов и откупщиков, которые, говорил он, разорили Францию. Затем, обратившись ко мне, он спросил, не пьют ли англичане каждый день за здоровье madame la marquise[175]. Не сразу сообразив, что он имеет в виду, я ответил уклончиво, что англичан, мол, не обвинишь в отсутствии любезности к дамам. «Ах (вскричал он), лучшего друга, чем она, у англичан нет во всем свете! Если б не она, у них не было бы причин превозносить свои военные победы!» На это я отвечал, что единственная победа, какую французы одержали в этой войне, добыта была одним из ее генералов; я имел в виду взятие Махона[176]. Но спор этот я решил не продолжать, ибо вспомнил, как в 1749 году в Генте чуть было не подрался на дуэли с французом, который утверждал, что все битвы, выигранные великим герцогом Мальборо[177], были нарочно проиграны французскими генералами, дабы сорвать коварные планы мадам де Ментенон[178]. В доказательствах своего национального превосходства люди эти, надо отдать им должное, весьма изобретательны, а впрочем, они искренне убеждены, что они самые богатые, самые смелые и самые счастливые и что Франция – самая могучая держава под солнцем, которой не победить никому. Между тем простые люди до сих пор пугают своих непослушных детей именем Мальборо. Сын мсье Б., который воспитывался в крестьянском доме, однажды, когда его привезли сюда, чем-то рассердил своего отца. Когда тот пригрозил, что его проучит, мальчик бросился за защитой к матери и, плача, сказал: «Faites sortir ce villain Malbroug» («Выстави этого негодяя Мальборо»). <…> Мсье Л-и сочетал резкость политических суждений с изысканными замечаниями опытного волокиты. Он с вожделением поглядывал на свою commère[179], почтенную даму, сидевшую с ним рядом. Он поедал ее глазами, вздыхал, принимал томный вид, напевал нежные куплеты и то и дело целовал у нее ручку со всем пылом юного воздыхателя. Я имел неосторожность поздравить его с тем, что его сын столь миловидный юный джентльмен. На эти комплименты он отвечал, тяжко вздыхая, что у мальчика есть способности, но до сих пор не нашел он им должного применения. «В его возрасте (сказал он) я уже давно закончил курс риторики». Капитан Б., сидевший с подвязанной под подбородком салфеткой и наевшийся до того, что почернел лицом, очень походил в эти минуты на Санчо Пансу, когда тот, точно так же подвязанный кухонным полотенцем, с мыльной пеной на лице, вошел в залу в сопровождении собиравшихся его побрить поварят герцога[180]. Так вот, сей морской остроумец, повернувшись к мальчику, с кривой ухмылкой заявил: «Мне кажется, тебе следовало бы брать пример с твоего отца и смотреть на вещи проще». В это время одна из племянниц, знавшая, что ее дядя очень боится щекотки, принялась щекотать его под мышкой, отчего толстяк попытался было вскочить, но потерял равновесие, перевернул свою тарелку, вывалив ее содержимое на сидящего с ним рядом, повалился на стул, после чего, вместе со стулом, ко всеобщему замешательству, рухнул на пол и наверняка бы задохнулся, если б его племянник не успел, проявив недюжинное проворство, распустить ему галстук. Когда все вновь расселись по своим местам и несколько успокоились, а капитан выразил сожаление по поводу случившегося, мсье Л-и взбрело в голову прочесть сыну лекцию о сыновнем долге. Лекция сопровождалась резкими упреками в адрес сына, которые тот воспринял столь близко к сердцу, что даже выскочил из-за стола. Почтенная дама заметила, что мсье Л-и был слишком строг, на что ее невестка, девица очень хорошенькая, заявила, что упреки, брошенные ее братцу отцом, вовсе не безосновательны, намекнув тем самым, что мальчишка предается кое-каким ужасным грехам, отчего некоторые из сидевших за столом заохали. «Да (сказал, напустив на себя грустный вид, мсье Л-и), у мальчика и впрямь пагубная страсть к азартным играм; за один день он проиграл в бильярд такую сумму, что подумать страшно». – «Пятьдесят су[181] за один вечер!» (вскричала сестра) – «Пятьдесят су! (воскликнула свекровь, не скрывая своего изумления) Это немало! Это совсем немало! Он виноват! Он виноват! Но что ж вы хотите, мсье Л-и, молодость!» «Ah! Vive la jeunesse! – Et l’amour!»[182] – вскричал отец и, вытирая глаза, с нежным видом схватил ее за руку. Мсье Б., улучив момент, вернул за стол юного джентльмена, который был прощен, после чего немедля получил очередное увещевание. Таким образом за столом вновь воцарилась гармония, и ужин завершился фруктами, кофе и liqueurs[183].