Национальный вопрос и моя мама

— Шура! — окликнул он меня. — Как я рад тебя видеть! Познакомьтесь… — он представил меня своей спутнице. — Мы с Ирочкой собираемся пожениться, — доложился Женька, и они так посмотрели друг на друга, такими глазами, что я даже невольно позавидовал: вот бы и на меня кто–нибудь тоже так посмотрел!

Это была наша последняя встреча.

— Ты куда собираешься? — поинтересовался он моими дальнейшими планами на жизнь.

— Еще не знаю, — ответил я и пожал плечами. — А ты?

— Предки устраивают меня в аппарат областного совета депутатов трудящихся.

Женька сделал акцент на слове «трудящихся», намекая на то, что кто не работает, тот как раз–то и ест. В тот момент мне почему–то стало страшно за будущее областного совета и вообще за судьбу всей советской власти в целом. И не напрасно. Я как в воду глядел: через несколько лет Советский Союз не устоял и рухнул.

В тяжелые времена безвременья, когда каждый спасался или тонул в одиночку, Женька вспомнил о своем еврейском прошлом, и его потянуло-таки на землю обетованную. Откуда он вылетал? Может, из Москвы? Если бы я знал, обязательно приехал бы проводить. Хотя мы и не были с ним большими друзьями, но я любил его за веселый характер, доброе и немного ироничное отношение ко всему окружающему миру, за то, что он никогда не унывал.

Долгие годы я не знал, что с ним стало, а тут как–то захожу в «Одноклассники» и наталкиваюсь на его довольную физиономию. Он таки обрел свою вторую родину — его обетованная земля находится в Калифорнии, а если точнее, то в Лос—Анджелесе, ее столице. Соединенные Штаты, расчувствовавшись, приняли Жеку в качестве яркого представителя вечно гонимого племени. Теперь он живет на американское пособие, имеет множество льгот и выставляет свои фотки, на которых непременно с кем–нибудь обнимается. Причем не с людьми, — может, от одиночества или они ему уже не интересны, — а почему–то с памятниками, кустами и даже с огромной рыбиной на берегу океана. Сам губернатор Терминатор желает Женьке по вечерам спокойной ночи и будит по утрам своим нежным «Жека, ай уил би бэк».

Я написал ему: «Женька, вижу, тебе повезло, ты счастлив там на своей новой родине», — но он почему–то мне так ничего и не ответил. И все равно, я рад за моего друга, хотя иногда бывает обидно: «жидовской мордой» обзывали меня, а колыбельная от Терминатора и дружба со здоровенной рыбиной достались Женьке. Ну а если серьезно, мне бы хотелось официально предупредить американское руководство: ради всего святого, не заставляйте Жеку работать и, умоляю, ничего ему не поручайте! Пускай всю оставшуюся жизнь он загорает у океана и удит рыбу. Хватит с нас развала и одной супердержавы.

* * *

Узнав, что раввин вернул отцу Виктору потерянные им документы и тем самым выручил его из большой беды, я очень захотел расспросить батюшку о встрече с этим самым раввином. Интересно, какой он? Ведь все, что я о них знаю, почерпнуто исключительно из анекдотов. А тут такая возможность!

— Бать, — прошу при встрече с моим другом, — расскажи, как съездил к раввину, о чем вы с ним говорили, и вообще, какой он?

Чувствую, ставлю его этим вопросом в тупик.

— Какой?.. Да самый обыкновенный, нормальный человек. Посидели с ним, чайку попили, посмеялись, мол, ситуация, как в том анекдоте. А потом, мне же не впервой общаться с раввином. В свое время я чуть ли не год был прихожанином одной московской синагоги.

У меня челюсть отвисла:

— Как синагоги, бать?! Ты что же, еврей?!

Отец Виктор отхлебывает чай из своей большой кружки:

— Нет, чистокровный белорус. Но тем не менее почти год провел среди евреев. Когда в Москву переехал, так у меня здесь даже никого из знакомых не было. Представляешь, вокруг такое множество людей, а ты среди них один. В свое время, еще когда в Бобруйске в техникуме учился, познакомился с одной девушкой, оказалось, что у нее отец известный еврейский писатель. Как–то иду по центру Москвы, и вдруг почему–то захотелось мне зайти в дверь одного дома. Это оказалась синагога. Людей внутри почти не было, ко мне подошел какой–то человек и спросил, кто я такой и чего хочу. Я сказал, что приехал из Бобруйска и знаю тамошнего известного еврейского писателя. Этот служитель был практически первым, кто за все это время поговорил со мной по–человечески и пригласил приходить еще.

Никто от меня ничего не требовал, я просто иногда приходил к ним, сидел на службах. Они напомнили мне моего дядю Цыбу.

— Какого дядю Цыбу?

— Моего родного еврейского дядю.

— Погоди, только что ты сказал, что ты белорус, а сейчас говоришь, что твой родной дядя еврей. Бать, ты меня совсем запутал!

Отец Виктор смеется:

— Прости, я задурил тебе голову. Дядя Цыба стал нам родным в годы войны. Их семья жила в нашей деревне. Немцы пришли слишком быстро, и его родителям пришлось, бросив все, уходить вместе с нашими войсками.