Национальный вопрос и моя мама

Мне было понятно все то, о чем рассказывал отец Виктор. Помню, еще мальчиком лет десяти моя мама возила меня на родину дедушки. Это деревня недалеко от Минска. Деда уже не было на свете, зато нас встречала его родная сестра, бабушка Люба. Мы прогостили у них два дня, и бабушка Люба решила угостить нас грибным супом. Я вызвался пойти вместе с ней в лес. Мы ходили недалеко от деревни. Грибов почти не было, мы долго искали, но собрали совсем немного, и вдруг, представляете, выхожу на большую поляну, а на ней грибы, много грибов! Я, тогдашний увлекающийся мальчик, с радостью бросаюсь их собирать, но бабушка обнимает меня сзади за плечи:

— Не надо, Сашенька, не надо. Здесь никто ничего не собирает.

— Бабушка Люба, почему?

— Во время войны через наше село однажды вели большую колонну минских евреев, потом их привели на это место и закопали. В них даже не стреляли, просто закопали и все. Земля стонала несколько дней и ходила ходуном, а каратели никого не подпускали к могиле.

Я на всю жизнь запомнил ту поляну и грибы, во множестве растущие на ней.

— Не знаю, по какой причине, — продолжал батюшка Виктор, — но маленький еврейский мальчик остался в деревне один, скорее всего, родители уходили так спешно, что не успели его забрать. Я расспрашивал дядю о тех временах, он совсем ничего не помнит. У моей бабушки было шестеро своих детей, а она пожалела и взяла к себе еще и брошенного младенчика. Правда, его пришлось постоянно прятать от немцев. В доме у бабушки под печкой было небольшое углубление, вот там малыш и сидел. Иногда думаю: попробуй моего четырехлетнего Никитку засунь в какой–нибудь шкаф хотя бы на час, так он и пяти минут не просидит, стучать начнет! А этот сидел… Дети, что ли, тогда были другие, или понимали что–то?..

У нас в деревне на реке стояла мельница, на ней до войны мололи зерно. Немцы тоже ей пользовались. Если к мельнице подкрасться со стороны реки, то можно незаметно добраться до жерновов и пособирать с них остатки муки. Бабушкина семья всем составом периодически ходила по ночам на мельницу за мукой. Однажды их выследил часовой и стал стрелять. Он загнал детей на середину реки и расстрелял четверых старших. Бабушка, спрятавшись в кустах, зажала руками рты двум оставшимся малышам, прижала их к себе и смотрела, как тела ее убитых детей плывут по реке.

Война продолжалась, немцы дошли было до Москвы, но после наши заставили их отойти назад к границе. В деревне периодически стояли немецкие военные гарнизоны, а одно время и часть войск СС. Бабушка была красивой женщиной, и в наш дом повадился заходить один эсэсовский офицер. Он всегда приносил какую–нибудь кашу. Может, человек вспоминал свою семью, может, по какой–то другой причине, но каждый раз он, приходя, ставил принесенную еду на стол, садился и смотрел, как едят дети. Бабушка всякий раз боялась, чтобы немец случайно не застал в доме третьего младенца, маленького чернявого Цыбу, резко отличавшегося от голубоглазых ребятишек с соломенного цвета головками.

Однажды офицер зашел к ним поздно вечером:

— Мать, я знаю, ты прячешь в доме еврейского ребенка.

Та начала было возражать, но эсэсовец перебил:

— Поступил донос. Завтра тебя сожгут вместе с детьми, у вас есть время до утра, чтобы скрыться.

Бабушка собрала своих детей, маленького Цыбу и немедля ушла в лес. В большой воронке из–под бомбы она устроила землянку, которая на несколько лет стала их домом.

После войны только в 1947 году им удалось вернуться в деревню и построить маленькую деревянную избушку. Цыба прожил вместе со своей приемной матерью еще несколько лет, пока в начале пятидесятых не вернулась в деревню его родная мать. Где она была и почему так поздно вернулась — отец Виктор не знает, он только помнит, как эта уже пожилая женщина приходила к ним домой. Она курила трубку, и запах табака очень нравился маленькому Вите. С помощью соседей Цыбе и его маме построили дом, где они и поселились.

Витина бабушка всю жизнь молилась Богу. Будучи неграмотной, она помнила наизусть всю Псалтирь и еще знала множество народных «кантов», которые могла петь чуть ли не часами. Их деревню окружало большое озеро, а бабушка перевозила по этому озеру людей на лодке. В восемьдесят лет она еще была способна вплавь переплыть озеро туда и обратно.

В ночь на Рождество она брала ведро, насыпала в него зерно, вставляла большую самодельную свечу и вручала его детям. Те семенили впереди, а мать с иконой святой великомученицы Варвары шла за ними и всю дорогу пела: «Богородице Лево, радуйся…» Так они обходили вокруг деревни и ближайшего к ней поселка. Маленький Цыба ходил вместе со всеми, хотя бабушка не стала крестить мальчика еврея. Она говорила: «Пускай сперва вырастет, тогда сам и решает».

Кстати, эту традицию ночного крестного хода на Рождество вокруг села застал еще и маленький Витя. Вместе с братом они носили в ведре свечу, а за ними шли человек пятнадцать женщин все с той же иконой святой Варвары — наверно, потому что эта икона была единственной сохранившейся после войны святыней в их доме.