— И?
— И — это означает, что у него должен быть план. Грызть окованную дверь с ладонь толщиной, согласись, как план не годится. Поджечь ее невозможно, этот трактир снаружи вообще не снабжен ничем воспламеняющимся; ergo, выкурить нас отсюда нельзя. Пушка или тючок с порохом у него навряд ли завалялись в кармане. И, сколько б я ни думал, я просто не могу увидеть слабого места в нашей обороне — кроме, разумеется, самих обороняющих, могущих выкинуть какую угодно глупость — однако просто сидеть и ждать этого на его месте я бы не стал. А это означает, что у него припрятана пара меченых костей в кулаке.
— Или пара приятелей на подходе? — осторожно предположил Бруно; он вздохнул, неприязненно поморщась, и убрал битого коня своего alter ego с доски.
— Ян тоже это сказал, — не сразу отозвался Курт, глядя на двухцветную поверхность задумчиво. — Он сказал «возможно». А опыт показывает, что наиболее исполняемым в нашей жизни законом является закон подлости, и в соответствии с ним будет именно так: охотников мы не дождемся нам в помощь, а вот явление еще пары тварей вполне ожидаемо.
— Они собрались в стаю; быть может, в этом разгадка?
— Наверняка, более чем уверен.
— И для чего бы? Есть мысли?
— Ни единой. Ян не имеет представления об этом, и опыт зондергрупп ничего не подсказывает, но не думаю, что это просто сезонная миграция. Там, в их внутреннем круге, что-то происходит, возможно, что-то судьбоносное не только для их сообщества… Наравне с прочими я обдумываю и такую версию: задача нашего соседа состояла лишь в том, чтобы задержать здесь охотника, пока остальные совершат то, для чего собрались. Даже если метель утихнет, Ян не покинет этих мест, пока не убедится в том, что ликантропа здесь нет, или пока не убьет его.
— Не особенно радостная новость, — ввернул трактирщик, подступивший к их столу с кувшином, и осторожно установил пузатый сосуд меж стаканов и тарелок. — Не приличествует человеку моего занятия хаять постояльцев, но уж больно постоялец беспокойный.
— Думаю, опасаться тебе нечего, — утешил его Бруно. — Если такое и случится, этот наверняка соорудит себе ту самую берложку в ближнем лесу и ликантропа будет выслеживать оттуда… Постой, — удержал он, когда Альфред Велле со вздохом развернулся, и кивнул в угол на дальний стол: — Дай-ка парню мясного отвара с перцем. Ну, и его матери чего-нибудь, чтоб она ему в рот не смотрела. Я заплачу, не бойся, — оговорился помощник, и трактирщик с готовностью кивнул, отходя.
— Всякому человеколюбию есть пределы, — заметил Курт с усмешкой. — Все же разориться на нечто большее, нежели блюдо «Не дам подохнуть с голоду», его не хватает. Наш трактирщик праведник, но на поверку не святой. В отличие от тебя… Или бьешь клинья к мамаше?
— Отвали, — равнодушно откликнулся Бруно, наклоняя к стакану доверху наполненный кувшин. — Чего, по-твоему, можно ожидать, если ликантроп здесь именно для этого — просто не дать выйти отсюда в ближайшие… сколько? Дни? Неделю?
— Не знаю и, думаю, спрашивать совета в этом вопросе у нашего expertus’а смысла нет. Быть может, все ограничится тем, что он просто будет подъедать всякого, кто окажется снаружи в часы его бодрствования в зверином обличье, или станет отлавливать тех, кто решится уйти из трактира вовсе — ведь в любую сторону пешком прежде темноты не добраться.
— Если так, то все мы в относительной безопасности. Если, конечно, то, что они задумали, через месяц не отзовется гибелью Вселенной… Еще версии есть? Эта мне что-то не по душе.
— Есть. Например, такая: наш бравый охотник не все нам рассказал. Опасаясь паники или инквизиторского внимания к собственной персоне… либо просто не желая делить лавры. Есть у всевозможных личностей, ему подобных, дурная черта характера вроде профессиональных тайн или личного интереса к делу. Ликантроп задрал его подружку, приятеля, дядю или любимую собаку — и этого вполне достанет для девиза «никто, кроме меня». Возможно, и у него самого зреют тайные планы и имеются в активе мелкие детали, не высказанные нам. Тогда все мои предположения бессмысленны, ибо зиждутся на шатком основании неполных сведений.
— Не желаешь поговорить с ним?