Natura bestiarum.(СИ)

— В неверии, наверное, — усмехнулся Бруно, снова указав на свое начальство. — В один прекрасный день мне подвернулся он и взял на службу, особенно меня и не спрашивая. Тогда я полагал, что работа инквизитора — блажь и вздор, но узнал столько нового, столько… страшного, ужасающего порой, что мнение свое переменил довольно скоро. И — нашел себе цель в жизни. Делать то, что в моих силах, пока я в силах это делать. Чувствовать себя нужным — вот чего на самом деле хочет человек. В этом если и не тайна счастья, то некоторый секрет спокойствия уж наверняка.

— Если б все было так просто, — возразила Амалия тихо и, встряхнувшись, тщетно попыталась изобразить улыбку: — Простите. Мне надо уйти. Максимилиан говорит, что чувствует себя хорошо, но я все же хочу быть рядом с ним. У него жар… Он действительно редко болеет, поэтому, когда это все-таки случается, я просто сама не своя. У меня другой цели в жизни нет и вряд ли будет.

— Обращайся, если будет нужна помощь, — повторил Бруно настоятельно.

— Не обратится, — возразил Курт, глядя ей вслед. — Знаю таких. Эти тихони могут поплакать, могут вот так выговориться первому встречному, пожаловаться, раскрыться всей душой, а бывает — и телом, могут вызвать на жалость и добиться того, чего хотят, но, когда речь идет о том, чтобы прямо попросить — тут их клинит. Для себя она просить не будет никогда, да и ради отпрыска попросит, только если он начнет отдавать Богу душу.

— По-твоему, она настолько практична?

— Нет. Она даже не осознает всего этого — действует инстинктивно, а потому с переменным успехом. Просто она никому не верит.

— Тебе это должно быть по душе.

— Никому не верь, — согласился Курт, пытаясь возвратиться мыслями к игре и припомнить, какие ходы выдумал до явления разбитой семьи. — Это хорошее credo. Но пользоваться окружающими надо, тем не менее, уметь, иначе жить будет несладко… И все же не вздумай постучаться к ним в комнату средь ночи с предложением помощи. Не так поймут. Шах.

***

Партия завершилась через минуту, и Курт, выдворив помощника и Ван Аллена отсыпаться перед дежурствами, вновь развернул в боевую готовность обе армии, в очередной раз пытаясь сразить себя самого. Над головой время от времени еще что-то шебуршало, кто-то прохаживался по скрипящим половицам, производя какие-то вечерние приготовления, однако все стихло довольно скоро — общаться постояльцам было незачем и не о чем после проведенного бок о бок дня, да и вряд ли у кого-то из них остались на это силы. Тишина не нарушалась ни шагами, ни голосами, и лишь неправдоподобно терпеливая Импала изредка недовольно фыркала, пытаясь устроиться на сон в своей тесной кладовке.

Ночь за запертыми ставнями царапалась в стекло, завывая в трубе и под крышей, однако назойливого волчьего воя сегодня слышно не было. Быть может, и в ту, первую ночь это в самом деле были просто-напросто волки, которые теперь разбежались, внезапно обнаружив на своей территории чужака, с которым их звериный инстинкт подсказал не связываться и убраться с его пути восвояси? Или голос, слышанный тогда, принадлежал их неведомому противнику? Если в допущениях Ван Аллена есть хоть доля вероятности, то вполне может статься, что это был клич, призыв, посланный находящимся поблизости сородичам, которые этой ночью попытаются предпринять что-то вместе со своим разведчиком, обнаружившим здесь докучливого охотника…

Арбалет Ван Аллена, этот переходящий жезл охранителя спокойствия, и две железные стрелы лежали рядом на столе: в случае внезапных осложнений присутствующий в трапезной зале часовой должен был успеть в самом худшем случае задержать здесь нападающего, пока не подоспеет помощь, а в лучшем — пришпилить тварь к стене. Однако ни сам Курт, ни охотник, ни даже Бруно, не имеющий реального опыта встреч с какими-либо существами подобного плана, не представляли себе, каким образом ликантроп может очутиться внутри трактира — вынести эту дверь без пособника и хорошего тарана не смог бы и стриг, чьи невероятные возможности майстер инквизитор некогда сумел оценить лично, и вряд ли сил одного, пусть и очень большого волка хватит на то, чтобы проломить или подвинуть с места два ряда окованных досок, посаженных на петли в два пальца толщиной. Арбалет посему оставался лишь чем-то вроде утешительного талисмана, присутствие коего должно вселять в одинокого часового уверенность в своих малых силах, а вот запертая толстая дверь — охранником, чья защита на поверку куда реальней и надежней.