Натурщица Коллонтай

— Да я, милая, ещё вчера три часа в позе сидела, истуканшей, одна нога под себя, другая свободно, в шортах и в соломенной шляпке с тёмными очками, хранила недвижимость, а вы мне про возраст. Попробуйте сами хотя б пятнадцать минут в этом состоянии посидеть, враз поймёте по себе, где здоровье, а где болит.

Она:

— Вы это про что, бабушка, вы какую недвижимость охраняете, от кого? Заявляли в органы правопорядка?

Я:

— Извините, доктор, это другое, а то другое, никак за все мои 57 лет позирования не научусь недвижимость от неподвижности правильно сказать.

Она:

— Может, всё же госпитализация? У вас есть кому за вами присмотреть, Александра Михайловна?

Я:

— Конечно, есть, дорогая моя. Павличек к вечеру вернётся и присмотрит, не беспокойтесь, милая. Поезжайте себе больных лечить, а я здоровая, я справлюсь.

Она:

— Тогда, пожалуйста, распишитесь вот тут, что отказываетесь от госпитализации, такой у нас порядок.

Я:

— Не вопрос, доктор, давайте подмахну, где надо.

И расписалась.

И уехали они.

А я дальше пишу тебе, прямо сейчас продолжаю.

Два главных события у меня есть для тебя, Шуринька моя.

Про первое сказала уже, что переживу, но только не сказала, для чего. А для того, что хочу помнить тебя больше того срока, чем ты знала и помнила обо мне, так для меня сильнее аукнется потом, когда пойду тебя отыскивать на небе. И недавно, правду сказать, когда так в рёбрах прижало, что сил не было терпеть, совсем уж собралась было.

Но теперь всё поменялось.

Об этом и пишу тебе, это и есть то другое событие, ради которого останусь теперь жить на столько, на сколько Отец небесный позволит мне задержаться у себя на Остоженке.

Короче.

Сижу с неделю тому, только со Строгановки своей вернулась, после двух ранних пар, отдыхаю от путешествия к дому. К тому же собралась после обеда в нашу Успеяния Богородицкую, к вечерней службе.

Сижу, силы набираю, чайник на газ поставила, не люблю этих электрических, воняет от них не водой, а железным духом китайского производства.

Звонят в дверь.

Иду открываю, а никого не жду.

Время — белый день ещё, после обеда.

И ахаю, милая ты моя, натурально не понимаю ничего!

Стоит, немного щурится, хотя через очки. Потом снимает, и вижу Пашу моего, точно какого в первый раз его с мамой увидали, когда в 45-м в конюшню нашу из Давлеканова вернулись и вошли.

Боже моё ласковое!

Или, подумала, с ума своего схожу от привидения старости.

Стоит как живой и молчит.

Говорит:

— Простите, пожалуйста, я ищу миссис… — и тут же поправился, — госпожу Александру Михайловну Коллонтай. Это правильный адрес я пришёл? Я искал дом напротив бывшей конюшни, а ещё мне сказали, что миссис Коллонтай на этот этаж проживает.

Произносит по-русски, казалось бы, но и не совсем, с выговором слабым, с нерусским. Слова и всё другое вроде складное почти, а сам наклон не тот какой-то, тянутся слова по-другому, и в конце сами верха у голоса будто приподнял — вроде и говорит, и сам же спрашивает одновременно.

Я:

— Это я, молодой человек. А вы кто ж будете?

А сама слышу, как ноги ходуном начинают ехать и слабнуть, как будто не две пары сидя, а три стоя отпозировала с утра.

Он:

— Вы позволяете зайти к вам? Я не буду долго забирать внимание.

Я:

— Миленький, да ради бога, входите.

Провела в столовую. Озирается, ищет чего-то глазами, но чего, не пойму.

А глаз так и не отрываю от лица его, не могу, не получается, внутренняя сила не даёт, как склеилась зрачками с ним намертво. В общем, продолжаю крышей своей старой медленно отъезжать от катушек, как нынче говорят. Спасибо, не от колотушек.

Сели, он в кресло, я за стол.

Хочу первой спросить и не знаю чего, а только рот всё равно замкнут омертвело. И язык в нём не ворочается, к нёбу прикипел наглухо, не отрывается для любого разговора.

И сердце об рёбра колотится как умалишённое, несмотря на «Скорый» укол.

Только и могу, что шептать про себя.

Ему, наверх.

«Господи, неужто услыхал? Неужто сейчас? Неужто Пашенька мой на землю вернулся?»

И тут же думаю краем сознания головы своей глупой, что не постигаю умом, где сама-то я: то ли дома, то ль в раю уже или на подходе, то ли сплю в кровати вместо чая и звонка этого в дверь и разное бессмысленное во сне себе представляю, как обычно — никогда ничего хорошего так ведь и не показали.

А молодой человек осмотрелся и кашлянул себе в кулачок, аккуратно. Вежливый, сразу понятно, что не нашей школы поведения.

Говорит:

— Дело в том, Александра Михайловна, что, вероятней всего, я ваш родной внук. Моя фамилия тоже Коллонтай, а имя Пол. Или можно Павел, если по-русски. Пол Коллонтай. Такое имя дал мне мой дадди Михаил Павловитч Коллонтай в памят мой же покойный дедушка Павел Андреевитч.

Я:

— Какой дади?

Он:

— Сорри, мой папа.

Я:

— Какой сори, кто?

Он:

— О, извините, мой папа.

И засвистел вдруг.

Чайник с кухни.

Я:

— Погоди минутку.

Подымаюсь, ковыляю в кухню, последними ногами, на упадке сил. Выключила свисток, чайник сняла и обратно на конфорку опустила. Понимаю, не донесу.

А ещё осознаю вдруг, что не Паша это мой, а Мишенькин сынок, как он сказал, и только сейчас долетело до головы.

Господи боже, внук родной приехал, из Канады, ко мне!