Натурщица Коллонтай

Живы, живы!

Помнят меня!

И приехали!

Господи, услышал ты слова мои самодельные, одарил мою старость внуком родным, неужто и впрямь это он сейчас в столовой Леонтий Петровича сидит?

И начинаю рыдать, там же, на табурете.

И воды не пришлось пить, как когда-то себе же советовала для слёз.

Слёзы текут — а я не верю.

Они текут — и начинаю верить помаленьку.

Дальше текут — и снова не верю.

Что же, думаю, такое, Шуринька моя, за что мне всё это?

И тут он входит, услыхал, видно, мои горькие звуки счастья.

Присел рядом на корточки, руку на плечо положил и потянул меня к себе.

А дотянув, в голову поцеловал, в лоб, точь-в-точь как Паша, дедушка его, делал со мной.

Он:

— Не плачьте, пожалуйста, бабушка дорогая, ведь всё окей, да? Всё нормално? Мы с вами встретились, хотя я не рассчитывал эту встречу, если быть честно, но я очен рад, что вы оказались живой и такой красивой женщина. Теперь в наша семья будет ещё один близкий человек и родственник.

Я:

— Откуда ж ты взялся, Пашенька? Почему так долго не ехал?

Он:

— Не имел достаточно информация, бабушка дорогая.

Я:

— А Пашенька-то мой живой хотя бы или неживой уже?

Он:

— Ваш Пашенка, мой дедушка, неживой в 1980-м, хард аттак. А я родился в 1986-м, и не знал Пашенка, только видел фото.

Я оторвалась от табурета и трижды перекрестилась.

И опять опустилась, ноги всё ещё не хотели подчиняться и держать.

Я:

— А Мишенька мой живой, сыночек кровный, отец твой?

Он:

— О да! У папы прекрасный дом в Роуздэйл, он очен успешный финансовый консалтант, а я живу на Стилс-Янг, в кондо, это несколко северней. Когда приедете в гости, покажу вам наш город. Вы не против, бабушка? У вас будет отделная комната с отличным видом на город, ок? Вы имеете свободная виза или как это у вас?

Я:

— А почему он столько лет не хотел приехать сюда, твой отец, и повидать меня?

Он:

— Это отделная тема, давайте не сейчас. Окей?

Я:

— Окей, Пашенька, окей. А ты как здесь вообще, по работе или ко мне?

Он:

— Я имею резервейшн в хотел. Буду в Москва десят ден, для бизнес.

Я:

— Никакой бизнес, у меня будешь жить, у тебя тоже комната будет отдельная, кабинет Леонтий Петровича с раскладным диваном. И тоже с видом не хуже вашего, на бывшую царскую конюшню, хоть и развалили её.

В общем, Шуранька, остался он.

И уже скоро доживает срок, здесь со мной, мальчик мой милый, одно лицо с Пашенькой моим покойным.

А тут недавно спрашиваю, как стрельнуло в голову вдруг: а мол, есть, может, у тебя отца твоего фотография с собой?

Он бумажник распахивает, из-под прозрачного отделения вытягивает и подаёт мне.

А там все они, всей семьёй, кроме Паши, уже после смерти снималось.

По бокам близнячики Есфиревы, Илюша и Ефимка, оба взрослые окончательно, под сорок, наверно. Левей сама она, мачеха-ненавистница, росомаха старая на канадской пенсии, жутко постаревшая, седая вся, но и улыбчивая, правда, и с той же горбиной на носу. Подле неё Пашенька-Пол, внучок мой стоит, ещё со школьного возраста, видно, фоточка та. А уж потом Миша сам, Мишенька, между ним и вторым близнецом Рохлиным.

Смотрю и думаю, снова с ума отъезжаю!

С Леонтий моим Петровичем — покойником одно лицо!

Не бывает же так, Господи моё!

Не может такого, чтобы сын на одного моего походил как влитой, а внук на моего же другого.

И так же неотличимо.

Кто ж тогда чей и от кого, Господи?!

Глянула ещё раз на фотографию ту и вернула Пашеньке, но эмоцию внутри себя сумела всё же удержать, хотя и не она была у меня в тот момент, а сильнейшее чувство — помнишь, объясняла разницу? Не хотела внука в эти свои сомнения втягивать, хотя и по-любому счастливые, откуда ни взглянуть.

А сегодня проснулась и поняла, что и весь вчерашний день, и всю сегодняшнюю ночь уже не думала об этом, растворилось внутри меня всё ненужное, осталось только светлое и лучшее из того, чем одарила меня моя неуклюжая длинная жизнь.

А третьего дня, когда Павлик ушёл трудиться на бизнес, взяла его паспорт и сходила к нотариусу, завещание делать на него, метры свои оставлять, весь этот миллион вместе с обстановкой и картинами. Контора эта всё там же, куда Леонтий Петрович меня водил, но только уже с евроремонтом и очередями.

А радостью мне поделиться уже не с кем. Отец Александр не дожил до этого дня, тихо почил три года тому, а он бы, я знаю, непременно помолился бы за нас и сказал Господу благодарное слово — умел делать это как никто больше.

Теперь у нас настоятелем другой, молодой, слишком ухоженный какой-то и чересчур красиво постриженный, волосок к волоску на гель уложен.

И в модных очочках через синее стекло.

Этот меня выделяет равно с другими, не замечает просто, когда прихожу к службе. Спасибо отцу Александру, что дар мой тогда не принял, а попросил выждать срок — не то бы не досталась теперь Павлику моему Остоженка в память меня. А этот, молодой, мне почему-то кажется, понёсся бы вприпрыжку оформлять, а там хоть трава не расти. Может, из-за того, что его часто по телевизору показывают, как усердно выступает за религию против демократии либерализма? Или что машина его чёрный Мерседес?

Да и бог с ним, я уже давно сама по себе, а он пускай сам по нему.