Натурщица Коллонтай

Знаешь, иногда ощущаю себя дворянкой столбовой, владычицей морскою и даже самой рыбкой золотой. Хочется, бывает, ногу на ногу, даже против позы, лениво так окинуть глазами аудиторию, надменно усмехнуться про себя и бровями поделать, бровями, с намёками на любое, чего пожелаю, голая. А они суетятся, суетятся, нервничают, друг друга опередить каждый хотят в стремлении угодить владычице своей, стелются под ноги, подарки подносят разные, фрукты-ананасы, рябчиков, парчу, кувшины серебряные с напитками, монисто на шею протягивают, кольца на руки с камнями, духи французского изготовления с ароматом нездешней растительной парфюмерии, чулочки со стрелкой, бюстики из кружева чистого, всё такое…

А я вдруг подымаюсь в рост и делаю медленный круг, снова голая, без ничего, как сидела в позе, так и поднялась из неё. И вижу, как глаза опускают, затуманенные похотью и страстью, и как непросто им это даётся, чтоб в пол уставиться, а не меня осмотреть лишний раз, усечь красоту моей нечеловеческой гармонии.

Это не сама я, это мне Паша когда-то словечко эдакое подкинул про меня же. Смеялся, конечно, но не от дури же, а от вида, который глаз его употребил для себя, верно?

Вот какая у тебя внучка теперь, Шуринька. Шучу отчасти, ты же понимаешь, но если серьёзно, то рожу — всё это потеряю, не дай Бог.

Грудки обмякнут и разболтаются.

Попа расширится, обретёт рыхлость, половинки разжижатся, станут как из теста под сохлой апельсиновой кожурой.

Ляжки из прямых сделаются бутылочками и обузят проход между собой до непристойного минимума.

Щиколотки обтекут мясом и потеряют худосочность для обхвата большим и указательным.

Запястья накроются упитанным подкожным слоем и начнут выпучиваться выше перетяжки часовым ремешеком.

Шея утолщится и перестанет быть лебединым сенсансом.

Лицо округлеет и сделается тёткой.

Не хочу!

А теперь снова про работу, но уже посерьёзней, сугубо по деталям и по особенностям её.

А они такие.

Недвижимость моя определяется задачей группе. В отличие от Паши, я не могу по шесть часов. А у него рекорд — девять неподвижных, несмотря на сами знаете какие его телесные недостатки. Но три без перерыва уже держала. И это результат. И в своей профессиональной судьбе я, как ты понимаешь, ближе к самому началу, чем к самому концу. Что же будет дальше, ты только представь себе, бабушка!

Нравится.

Так вот, дальше. Смотри, как всё происходит.

Сажает учитель, трогает, показывает, помогает.

Замираю.

Они сначала глазами изучают, потом руками приступают. Карандаш, уголь, всякое бывает, если не скульптура. Молчат. Только носы слышно, редкий кашель и шелест грифеля. Уголь громче и неприятней, как будто скрежет зубной, до цыпок бывает по коже.

Затем начинают натурную композицию, из меня одной.

Терплю.

Выберу себе точку на полу или стене и изучаю. Одновременно думаю про разное: чаще о тебе, но бывает, что и о себе самой. И борюсь с холодом или с жарой, зависит от форточки в помещении в сочетании с батареями.

Понимаешь, Шуринька, жизнь моя до этой удивительной поры, когда натурщицей стала, была полна неожиданностей. Смотри. Башкирия, появление Паши в нашей непривилегированной конюшне, смерть мамы от шейного ракового зоба в самом разлёте женских лет, сближение моё с Пашей с 16-летней разницей по годам, чтобы не выселили, но и по любви сложилось, переход по его протекции и подаче к нынешней работе, которой не училась. Потом твоя кончина, а сразу вслед за ней смерть моего неизвестного отца. И попытка дописаться до тебя столько лет тянулась, а так и не привела ни к одному ответу с Малой Калужской.

А теперь ещё ребёнка рожать?

Нет, рано, не буду я пока, надеюсь, ты разделяешь это моё убеждение по поводу материнства?

Так вот. Сидишь, не реагируешь ни на какие наружные раздражители. А то у нас был случай. И другие бывают разные, смешные и остальные. Нас ведь восемьдесят душ там, то есть натурных тел, всех если собрать.

Была у нас натурщица одна, зрелая уже тётка, в крупном возрасте. С огромными грудями, просто мясокомбинат промсосиська. И хохотушка страшная, не могла насмеяться по любой шутке, даже самой глупой. Но позировала хорошо, держала недвижимость как положено. Но только один наш студент всё время смешил её, шёпотом, еле слышным. А она чуяла, у неё уши были почти как груди, гораздо больше стандартного женского норматива. И ну никак не умела сдержать свою ответную радость, просто закатывалась. Потом прекращала, давила в себе, но груди её исполинские так и продолжали после этого ходить туда-сюда, болтаться в свободном перемещении без неё самой, колыхать пространство. Народ возмущался, кто как, а другие тоже смеялись, как она, но для работы это вредно, для качества рисунка или письма маслом. Так её и прозвали «Ржунемагу».

Видишь, как случается? Но это было к слову, для разрядки моего письма. Сама я себе такого не позволяю всё равно, да и колыхать мне нечем, особенно если сравнивать с этой тёткой.

А Паша, видно, желает, чтоб теперь было, для кормления молоком его кровного дитя.

Не знаю я.