Натурщица Коллонтай

Скоро горячее подоспело, из духовки.

Только не дошло у нас до него.

Другое получилось на второе и на горячее, тоже холодным не оказалось.

Он:

— Шуранька, думать не могу ни о чём больше, вы уж извините меня за такую мою откровенность с вами.

Я:

— А что случилось, Пётр Леонтьевич?

Он:

— А то, что разрывает меня на две равные половины. Даже три. С одной стороны, жена и семья, с которой, честно говоря, не очень. С другой, память об отце, вашем бывшем муже, что должно останавливать все мои устремления, однако этого не происходит, как я ни уговариваю себя. И с третьей — сам я, ставший заложником своего чувства к вам, хотя этого никак не должно было случиться, уверяю вас, добрая вы моя, щедрая.

Медленно, медленно подбирался, силки расставлял, слова вкрапливал неспешно, разборчиво, по чуть-чуть продвигал, всё ближе и ближе к моей наивной чувствительности.

Это я потом уже про него поняла, припомнив, что с органами сотрудничает, если не сам напрямую орган.

Я:

— Может, всё ж таки покушаете второго, а то стынет уже духовка-то?

Думаю про себя, бабушка, и не знаю, как ему красиво не отказать, но чтобы вышло естественно и к взаимному благополучию этой неразрешимой для него ситуации.

Знаешь, я ведь уже поняла про нас всё, как только георгины от него взяла в руки и зашлась головой от самого факта этого мужского подарка в мой адрес.

И сразу после этого стала прицельно ждать.

Вдруг он резко вскакивает со стула и в один миг около меня оказывается, одним коротким броском. Вверх меня сдёргивает со стула и к себе прижимает, тесно и горячо, всем телом.

И так же, как и с Пашей, всё у нас получилось, точь в точь. Сначала я его ощутила, как оно воспрянуло духом. И упёрлось в меня снизу вверх. У меня в этот миг голова так закружилась в паре с глотком из хрусталя, что ноги стали подкашиваться и слабнуть. Он хотел меня на руки подхватить, как в кино.

И подхватил, Шуринька.

И перенёс к кровати, в нашу с его матерью и отцом румынскую спальню.

Так я оказалась у своего второго по счёту настоящего грехопадения, если откинуть пустые разовые случайности, какие не могут быть в зачёт.

И взял он меня тут же, не давая опомниться, готовую, согласную, сделанную по лучшему лекалу для своих лет и для того, сколько на мою долю выпало всякого.

Лежим с ним, уже после. Дышим.

Он курит, я без ничего.

Говорю:

— Кто бы мог подумать, Петя, что так.

Он:

— Это судьба, Шуранька, от неё не денешься. Отцу была и мне та же самая выпала, хотя так не бывает у людей нашего круга. Не должно быть. Но я стану выше этого круга, наплюю на условности, завоюю тебя, чего бы не стоило. Не против?

Бабушка, это был второй по счёту настоящий более-менее мужик после Паши моего, все остальные рядом не стояли, включая его же родного отца. А он в мать, я это сразу поняла.

Боже, как он брал меня, как вминал своё тело в моё, пускай не так трепетно, как Паша, но зато как же было это необычайно мощно, как напористо и рьяно, как истово и самозабвенно!

Бешеный, честное слово, но как приятно после всё равно.

Он:

— А про картинки эти забудь, любовь моя, считай, что разговора этого не было. Я перетерплю, переборю в себе эту собственную слабость, задавлю на корню. Пускай ещё сколько-то помучаюсь через них воспоминаниями о маме, а потом, глядишь, чувство во мне ослабеет, и смогу жить, переживая уже не настолько. Тем более всё равно в скором времени в Куала Лумпур лететь, сразу после развода, там, надеюсь, душа моя откипит, освободится, насколько ей удастся.

И оборачивается ко мне внезапно, глаза в глаза.

Он:

— Поедешь со мной? Только отвечай сейчас же, в этой нашей с тобой постели, я должен знать наверняка, что ты не подарок мне сделала сейчас, как безумно влюблённому дураку, а чувствуешь то же самое, что и сам чувствую по отношению к тебе, Шуранька.

Я:

— Так всё неожиданно, Петя.

Он:

— А картины эти давай с собой увезём, чтобы они тебе напоминали Москву и твою обитель, а мне маму и детство.

Вижу, нешуточно как всё заворачивается, серьёзней некуда. И сам капитальный, обо всём подумал, всё предусмотрел для нас, позаботился. Как же мне этого всего не хватало никогда!

Лежу, голая, плачу белугой икорной и не верю, что нашла, наконец, чего себе найти хотела.

Рыдаю ему на плечо.

Я:

— Господи, Петенька, да забери ты их хоть сейчас, картины свои, раз они для вас с мамой такие драгоценные и памятные. Хочешь, с собой возьмём, хочешь, здесь оставим, мне всё равно, главное, что мы с тобой друг друга отыскали и теперь будем вместе. И сыночка твоего давай заберём с собой, если сумеешь отстоять у своей супруги, я бы очень даже не возражала против такого решения.

Тут он так же резко, как делал всё до этого, подымается и начинает энергично напяливать одежду на себя.

На часы смотрит.

Он: