Натурщица Коллонтай

Но ошиблась. Не было ночью. То есть было, но не первый раз. Второй по счёту. Потому что он взял меня за талию и притянул. Вжал в себя как можно сильнее, чтобы уже было некуда деваться нам никому. Так прижимают только когда сигналят, что страсть. И я почувствовала у него это ещё кроме страсти. То, про что мама говорила, когда женщины падают в пропасть. Что покоится на позировании в специальном мешочке. От чего мама обмирала и голосила, не стесняясь дочери, за шкафом.

Но в тот раз оно не покоилось — воспрянуло духом. И упёрлось в меня снизу вверх. У меня в этот миг голова так закружилась в паре с пригубленным портвейном, что ноги стали подкашиваться и слабнуть. Он хотел меня на руки подхватить, как в кино, но ему несподручно же, сама понимаешь, Шуринька, — без точки опоры внизу корпуса и при отсутствии надёжного захвата сверху. Он просто, не отпуская от себя, стал перемещать меня к их кровати, в келью. И таким манером, мелко переступая, я перемещалась неотрывно от него к своему грехопадению.

И переместилась. Он знал, что я девственница, не мог про меня такое не знать. Мама не знала, а он знал. Это потом он мне уже про меня же и рассказал, когда всё у нас с ним произошло, к общему счастью и наслажденью друг другом. Говорит, мужчина всегда чувствует раннюю женщину. Не ту, которая рано встаёт на работу, учёбу или страдает бессонницей. А ту, что рано сделалась ею, перестав быть прежней, утратив единственную тонюсенькую преграду, отделяющую ещё девушку от уже не девушки. Объяснил, что в глазах у них, у ставших нами, немного другой свет горит, более тёмный, контрастный, шатеновый, даже если сама блондинка, с внимательностью и интересом к мужчине, с лёгким, но обжигающим кокетством, какое не удаётся в себе погасить, как ни старайся прикрыть его серьёзностью, обманом или другим занятием.

И оценивает, говорит, нас, как лошадь. Как коня, хочу сказать. Прикидывает уже с самого первого явления мужчины в её жизни. Сравнивает, глуповато провоцирует, вопросы вбрасывает вполне себе невинные, но с неприкрытым интересом и неумело замаскированной конкретикой. Лицо своё тоже подаёт по-другому, с мягкостью в линиях и ожиданьем в глазах. Плюс надежда, если нужна. И отсутствие страха насчёт того, что же это такое, когда оно случается в самый первый раз, раз уж зашагнула туда, прошлась немного, но уже многое успела понять даже после одного всего лишь соединения с мужчиной.

Как первый артобстрел, пояснил Паша, или же первый наезд чужого танка на окоп, где ты схоронился и, дрожа всем существом, пропускаешь над собой ревущие гусеницы. А другой раз понимаешь уже, что не задавит, просто не сумеет по механике самой, по законам притяжения тел к земле, а земли к другим планетам, малым и большим. И даже можешь успеть вдогонку ему связку гранат метнуть, на полное уничтожение гусеницы или рваную рану.

А ты, говорит, больше вела себя как маленькая дурочка, искренняя, не очень образованная и не готовая войти в сближение по зову изнутри, глубинному, сердечному, неумолчному. А снаружи — это пустое, детское, случайное, неокрепшее, не просчитанное зрелой головой — такой, сказал, и была ты до самого последнего времени.

А он ждал, говорит, но глушил в себе эти ожидания. А всё равно надеялся, не веря, что случится. Дождался, бабушка.

И плохо врать умеет. Это я уже от себя говорю, не от него. Вот почему мама бесилась, чувствуя, что не затвердевает, не схватывается раствор у неё, как ни старалась она забетонить все малюсенькие щели, а он всё равно киселём сквозь пальцы её просачивался, как ладошку ни сжимай, и капал, капал в сторону против всех физических законов любви.

Но Паша не виноват, ей упрекнуть его вообще не в чем. Если отбросить его недостатки, то он идеал мужчины, как бы и чего ему ни хотелось сделать головой, а не по факту жизни с мамой.

И если не брать в разговор того, что произошло у нас с ним.

Но это другое, а то было другое, при ней ещё, при жизни в мирное время, до суда.

Дальше излагаю, Шуринька, постепенно, чтобы не отогнать удачу на будущее.

Раздел меня сам, хоть и неудобно одной рукой. Но он справился, даже без моей помощи. Да я бы и не смогла, наверное, помочь: дрожала и тряслась под его рукой и прижатым телом. Но и, правду сказать, в домашнем тогда была, без лифчика. Потом он мне сказал, что и одной рукой сумел бы, даже если б лифчик был на мне. Это, говорит, вопрос не умения или привычки, а инстинкт добытчика и зверя, в хорошем смысле слова. Ведь никто не учит животное совершать любовные действия по продолжению рода, откуда ж навык? От природы. Вот и тут так же. Рука сама выщупывает нужное и получает необходимую судорогу к действию вверх, вниз или вбок по застёжке.

Потом целовал и гладил руками. Всю меня. От и до.

Включая.

Никогда не думала раньше, что поцелуи могут издавать собою такой волнительный привкус и звук: то ли мокрым по влажному, то ли бесшумным почти и тёплым отлипом губ от кожи, то ли это как обычный чмок, но диковинно нежный и редкий по жизненной потребности.