Натурщица Коллонтай

— Мы с тобой не раз уже об этом говорили — в гармонии мироздания. А Сталин её разрушал своими же руками, как только умел, и не будет ему за это прощения, никогда. Ни от меня, ни от всего твоего прогрессивного человечества, про которое ты так любишь поговорить. Но только это будет не сейчас, а потом, через время, когда гармония мира одолеет зверя и люди оставят себе для жизни лишь прекрасное, полностью отказавшись от любой борьбы, за что угодно, включая это омерзительное противостояние классов. Они оставят себе лишь науки и искусства. И уже дальше станут жить без подлости, зависти и негодяйства: красотой, формой, идеей и внутренним содержанием. Государство может выжить и процветать, лишь будучи органичным. Устройство жизни должно стремиться именно к органичному идеалу, есть такое понятие, ещё начиная от древних времён, понимаешь? Единство людей будет опираться исключительно на духовные ценности, а не на чуждые человеческой природе проклятые политические игры и ненависть сильного к слабому, и наоборот. А дохлый этот Сталин ваш был чистой воды диктатор и самодержец без мандата, выдающийся идеолог человеконенавистничества. Собрал вокруг себя опричников, из самых подлых, потом сам же их запугал и перессорил между собой. И начал естественный отбор, игру себе такую придумал, на выбывание, чтобы скучно не сделалось. Зверь, Шуранька, это не когда животное, а когда сатана, сын дьявола, дракон с семью головами и десятью рогами. И любимое его занятие прикинуться ангелом и праведника испытать на веру.

Как-то вроде этого сказал, бабушка. Может, не совсем точно, но твёрдо и с убеждённостью, с силой какой-то необычайной. Видно, выхлестнулось из него накопленное. Но суть саму, если честно, я не очень поняла, и раньше он так со мной не разговаривал никогда, всё больше любовался и ласкался.

Я и не пошла никуда после этих слов, убереглась. И спасибо Паше моему, а то б, может, и сама неживой сейчас была, как ты, Шуринька.

Дальше иду, а то многим ещё хотела поделиться с тобой.

А главное такое, слушай. Для меня неважно, что тебя больше нет на земле и что я теперь внучка мёртвой бабушки. Ты для меня навсегда остаёшься со мной, рядом, членом моей знаменитой семьи, нашей с Пашей семейной гордостью и главной моей по жизни советчицей после Паши. Просто я не всегда его понимаю, как я только что тебе поведала, а мне всё время нужно выговариваться с кем-нибудь родным, понимающим, добрым, пускай даже безответным, как у нас получилось с тобой.

Паша говорит, что ты меня слышишь и все письма мои, так или иначе, прочитала и пропустила через своё сердце и душу, и неважно, на земле или на небе. Я, конечно, знаю, что это утверждение противоречит учению марксизма-ленинизма, что нет на небе никакой руководящей силы, кроме невесомости, солнечной энергии, лунных влияний на отливы и приливы и вращения спутников-одиночек вокруг нашей Земли. Но, знаешь, тут я с ним, пожалуй, соглашусь всё-таки, несмотря на эти знания, — хуже не будет, зато веры в твоё присутствие рядом со мной значительно прибавляет.

Иногда закрываю глаза, часто под утро, после того, как Паша придёт на мою половину кровати, чтобы любить меня, а потом деликатно отодвинется обратно к краю, чтобы не толкать в бок культёй, и представляю картинку. Мы идём с тобой под руку. Ты старая уже, а я всё ещё молодая, как сейчас, в гармоничной паре, в органическом мире природы и окружающих её предметов и красивых простых вещей. Напротив море, которое я так хочу увидеть, а сзади нас холмы и горы, уходящие в облака. У меня на груди ФЭД, твой подарок, а у тебя все твои награды, теперь я уже про них всё прочитала: орден Ленина, два ордена Трудового Красного Знамени, орден Ацтекского орла и Большой крест ордена Святого Олафа.

Идём себе, беседуем. То есть едем. Ты в инвалидной коляске расселась в свободной позе, как опытная и видавшая разные интересные виды пожилая натурщица. А я своими ногами шагаю, толкаю каталку с тобой по песку в сторону моря.

Говоришь:

— Любовные переживания для новой женщины второстепенны.

Это я тоже прочитала потом уже, после твоей смерти. И согласна лишь частично. В том случае, если на самом деле не имеется от чего нормально переживать. Мама моя, к слову сказать, переживала по понятной причине, потому что на себе самой испытывала, что Паша не достаточен для полной семейной гармонии в отношении любви к ней, что скрывает истинное лицо, выставляя напоказ одно лишь сильное мужское тело, без душевной привязанности и равного по силе ответного чувства. Тогда почему в этом случае второстепенны? Как раз первостепенны! Иначе она была бы не женщиной, а простой деревяшкой, как протез, и не мучила себя этими любовными переживаниями.