Научи любить

Но она снилась, да так, чего я в жизни ни с одной девкой не выделывал. А она во сне такое творила, что хоть на стену лезь от неудовлетворенности. И почему она, хрен разберешь. Она сестра мне. Почти сестра. Самая родная в этой гребаной жизни. Но то, что подкидывало больное воображение – не укладывается ни в какие рамки братской любви.

Короче, делиться с врачом своим бредом, без которого не проходила ни одна ночь, я не намерен. Старик каждый раз понимающе кивает, усмехается в свои косматые усы и игнорирует мои вопросы: где я, почему меня перевели в другое место и когда мне дадут встретиться с адвокатом. Отделывается лишь хмурым: «Не задавай лишних вопросов, парень. Скоро все сам узнаешь». И снова принимается расспрашивать о снах, близких, семье. Я отделываюсь короткими: сирота, был друг да весь вышел, на воле никого не осталось. Про Катьку и эротические сны с ее участием упорно молчу.

А через несколько таких бурных ночей врач приводит ко мне в палату девицу в белом халате. Говорит что если не снять напряжение – свихнусь. Я пытаюсь последовать совету, да и девица неплоха: сиськи, задница, все при ней в нужных пропорциях. Но стоит ей раздеться, оседлать меня – сам я командовать не в состоянии – и уткнуть мой нос в свою пышную грудь, как тошнота судорогой скручивает внутренности, и меня вырывает прямо на ее идеальное тело.

Она позволяет мне продышаться, слезает, отирается халатом и пробует вернуться к начатому, но все уже не так. Она не та, что грезится в больном бреду. От нее разит дешевыми духами и формалином, а не пахнет шоколадом или вишней. И она слишком профессионалка: ни золотистых искорок в синих глазах, ни смущенного румянца на щеках. Она не моя смеющаяся взахлеб девчонка. Та очаровательная и завораживающая в своих живых эмоциях. Та близкая и родная, давно и безнадежно присвоившая меня себе. Она не Катька.

— Педик, что ли? – кривится девица, нацепив трусики и лифчик. Разубеждать ее не стал. На кой? А она, как есть, в одном нижнем белье, так и уходит.

Вечером приносят еду. Кормят от пуза: вкусно, сытно и много. Но внутреннее чутье подсказывает, что не просто кормят, а откармливают. Как свинью на убой. И это острое ощущение опасности холодит затылок и колет пальцы. А по ночам мешают спать собаки и сны. Собаки воют, иногда в приоткрытую форточку доносится треск автомата, гул тяжелых машин, свист плетей и стрекот вертолета.

А сны сводят с ума. И я почти перестаю спать. Бег на месте. Приседания, отжимания. До изнеможения и ноющей боли в мышцах. Извожу себя тренировками. Запертый в палате с забранным решеткой окном и единственным развлечением в изучении уличных звуков, я хочу выть, как те собаки. Вот и выбиваю из себя дурь как могу. Из бинтов свиваю веревку, под потолком выкручиваю лампочку, затягиваю петлей веревку, перетягиваю подушку. Ухмыляюсь, приладив самодельную грушу. Закрываю глаза. Встаю в стойку. Вдох-выдох. Левой сбоку, прямой правой, апперкот. Снова и снова. Отработанная серия ударов. С каждым выдохом все сильнее, мощнее, вкладывая всю злость и непонимание. С собственной кровью вышибая из головы ее образ и выдирая из памяти совсем другой.

Тяжело дыша, падаю на колени, с ужасом понимая, что забыл. Я забыл Лильку. Как она выглядит, какого цвета у нее глаза, как ходит, во что одевается. Я забыл, как она пахнет. Рыча, я деру на себе волосы, пытаясь вспомнить. Но в голове лишь размытый образ: белокурые волосы, голубые глаза и родинка на щеке. Или нет никакой родинки? А глаза действительно голубые? Не помню! С ревом подскакиваю на ноги и к груше. Бью прямыми в самую середину. Третий удар приходится в пустоту. И не рассчитав силы, я валюсь вперед.

Пол оказывается твердым и холодным, а носок пнувшего меня ботинка еще и острым. Жгучая боль прошивает бок, а ботинок вновь взлетает в воздух и замирает окриком: «Отставить!»

Зычный голос взрывается в голове звоном и шум в ушах перекрывает все остальное, остается фоном. Меня резко поднимают. Встряхивают, как мешок. Звон откатывается свинцовым шариком в затылок, а я могу различить голоса.

— Резвишься, парень? – высокий крепкий мужик в штатском явно из военных. Седой, с косым шрамом от уха до подбородка, он смотрит пристально и оценивающе. За его спиной маячит худосочный в темной форме с автоматом наперевес. Еще двое держат меня. — Это хорошо. Злой и голодный зверь, – криво усмехается. — Ведите.

Сзади пинают в спину. И я двигаю следом за седым. Коридор вьется серым лабиринтом то вверх, то вниз. За очередным поворотом появляется массивная железная дверь. За ней ступени и могильный холод. В проходе я замираю, глядя в чернильную пустоту.

— Че застыл? Двигай давай! – и снова тычок в спину.

Спускаться страшно. Кажется, если я дойду до самого низа – стану мертвецом. Умирать не хочется. Там, на воле, меня ждут. И ради той, что зовет каждой ночью, стоит выжить. Сжав кулаки, я ступаю на металлические ступени.

ГЛАВА 8

Сейчас.