Научи любить

Она мотала головой, вырывалась, но он вцепился мертвой хваткой, не пускал, требовал объяснений. А Катя не могла. Не могла ничего рассказать. Она должна умереть. Она больше не нужна никому в этой чертовой жизни.

— Отпусти, – хрипела, – пожалуйста. Я должна…мне надо…

— Тебе надо мне все рассказать! Иначе я все сам узнаю, и тогда будет только хуже.

Будет. Потому что тогда он узнает правду. И станет только хуже.

— Дочка, — слетело с языка. — Ее больше нет…

— Дочка? — опешил Корф.

Катя слабо кивнула. И на глаза навернулись слезы.

— Черт, — ругнулся он и сгреб Катю в охапку.

Она прижалась к нему, теряясь в крепких объятиях, и, уткнувшись носом в его грудь, завыла.

Катя думала, с Корфом станет легче. Ошиблась. Она боялась его. Днем старательно избегала встреч, а ночью запиралась у себя в спальне. И ревела белугой, не понимая, что происходит. Она же помнила, какой он ласковый. Разумом понимала, что он никогда ее не обидит. Но ничего не могла с собой поделать. Они встречались только утром: вместе завтракали и молчали. Корф хмурился все время, а когда пытался ее коснуться – Катя шарахалась в сторону. Так она перебила у него в доме почти всю посуду, потому что для прикосновений Корф вечно выбирал неподходящее время. Потом он заставил ее купить новую, и они объездили весь город, перебрали кучу наборов: от стекла до фарфора, смеялись над смешными рожами на чашках, а в итоге выбрали набор белых и черных тарелок.

Рядом с Машкой было проще: она спасала от воспоминаний и давала надежду, что все может измениться. Но Загорский отнял у Кати даже это. И стало совсем паршиво. А Корф только все усугублял. Нет, он не доставал Катю расспросами, не пытался быть вежливым или внимательным. Он просто был рядом: готовил ужин, смотрел с ней любимые мультфильмы, ходил гулять. И от этого все выворачивалось наизнанку.

А потом он притащил ее к психологу. Катя отбыла сеанс, как повинность. Психолог, имя которого Катя даже не пыталась запоминать, все время о чем-то спрашивал. Лез своим любопытным носом туда, куда она не пускала даже Корфа. Куда страшилась заглядывать сама. Предлагал что-то писать, рисовать. Катя брала в руки карандаш, долго вертела, пытаясь что-то изобразить – получалось явное безобразие, и в итоге она смяла все листы, сломала карандаш, назвала все этой полной чушью и ушла.

— Я больше туда не пойду! — мрачно заявила Катя, когда они вернулись к Корфу. — Это не психолог, психолух какой-то.

И снова попыталась запереться в спальне, но Корф не дал, схватил за руку и притянул к себе. Катя пискнула, потом взбрыкнула, пытаясь вырваться, но Корф не отпустил.

— Значит так, принцесска, — говорил он с тихой яростью. Катя замерла, невольно вдыхая сладкий аромат смородины, — я не знаю, что творится в твоей голове. Дерьмо, судя по всему. Но я больше не позволю тебе убегать от меня. Ты будешь жить со мной. И радоваться этой гребаной жизни, как бы хреново тебе не было. А захочется порыдать – я явно лучше подушек. Ясно тебе?

— Зачем? — только и выдавила Катя, хотя на языке вертелось куча других вопросов. Но Корф понял все, что она хотела спросить.

— Затем, что я так хочу, — отрезал мрачно, утягивая за собой на кухню, откуда доносились умопомрачительные ароматы.

ГЛАВА 14

Восемь лет назад.

Я умел убеждать. Катя стала послушной девочкой: больше не запиралась в комнате, хотя по-прежнему избегала моих прикосновений, разговаривала со мной, не замыкаясь в себе, но ходить к психологу отказалась наотрез. Она улыбалась, когда мы смотрели телевизор или ходили в кино, а после делилась впечатлениями так вдохновенно, что у нее зарумянивались щеки и блестели глаза. А потом словно натыкалась на что-то и превращалась в ледышку: холодную и молчаливую. Без меня она никуда не ходила, лишь раз в неделю просила отпускать ее. Куда – не признавалась. И настаивала, чтобы я не следил за ней, иначе она уйдет и не вернется. Она пугала, но без особого энтузиазма, хотя уже тогда я понимал, что ее уход станет для меня катастрофой. И я отпускал ее без лишних вопросов, подозревая, что она ходит на могилу к дочери, и до тошноты боялся, что она не вернется. Сам же пропадал у Плахи. Он учил меня ухаживать за лошадьми. Говорил, что забота – дарит умиротворение. Я умиротворялся, старательно вытряхивая из головы беспокойные мысли о Кате. Так прошло несколько недель кряду. Катя всегда возвращалась, но такая, будто побывала на том свете. Я понимал, каково это. В такие ночи мы напивались, и раз в неделю спали вместе. Крепко обнявшись до самого рассвета. В серых рассветных сумерках я уходил, чтобы не пугать ее. И чтобы не слететь с катушек от дикого желания. В такие ночи Кате снились кошмары: она металась, плакала и говорила. Я бы предпочел не слышать ее снов. Утром она ничего не помнила, а я забывался в работе.

А в начале декабря я познакомился с юной скрипачкой. В то утро Катя снова ушла, а я, промаявшись без дела, потому что большой босс неожиданно приказал отдыхать, поехал к Плахе умиротворяться. Выпал снег, легкий морозец щипал кожу, а я спер гитару и ушел на озеро.