Научиться быть счастливым

В процессе принятия решений и в своих суждениях мы также чаще всего слишком зацикливаемся на материальной стороне дела, вместо того чтобы прислушаться к собственным чувствам; причина в том, что измеримые вещи намного легче поддаются количественной и качественной оценке. Мы больше ценим то, что можно измерить (материальное богатство и престиж), чем то, что измерить нельзя (эмоции и смысл).

В нашем материалистическом мире мы поклоняемся всему материальному. Богачей боготворят за то, что у них есть материальная собственность, а стоимость имущества становится подходящим мерилом личных достоинств. В научной среде количество публикаций считается главным критерием для определения перспектив карьерного роста. Мы оцениваем, удачно ли прошел день или неделя, в зависимости от того, насколько продуктивно мы работали и много ли нам удалось сделать. Как пишет в своей книге «Дзэн и искусство зарабатывать на жизнь» Лоренс Г. Болдт [41], «общество нам постоянно внушает, что весомы только вещи и что в расчет нужно брать только то, что можно подсчитать». Денежную стоимость дома подсчитать можно, а вот наши чувства к нему — нет. «Гамлет» Шекспира может стоить в книжном магазине десять долларов, но что он значит для нас — этого ни измерить, ни подсчитать никак нельзя.

Не мешает ли вашему счастью вечная погоня за богатством и престижем? Если да, то каким образом это происходит?

Духовное банкротство

Чем старательнее мы копим материальные блага, тем ближе мы к банкротству в плане удовлетворенности жизнью. Подобно тому как банкротится бизнес, может обанкротиться и человек. Чтобы оставаться на плаву, бизнес должен давать прибыль; то есть доходы должны превышать расходы.

В наших размышлениях о жизни было бы полезно представить себе все хорошее, что с нами случается, в виде доходов, а все плохое — в виде расходов. Если хорошего в нашей жизни больше, чем плохого, мы получаем доход во всеобщем эквиваленте. А затяжную депрессию можно рассматривать как своего рода духовное банкротство — продолжительность и интенсивность плохого (убытки) сводит на нет все, что было хорошего (прибыль).

Если процент индивидуальных банкротств будет непрерывно расти, то в один прекрасный день наше общество может оказаться перед угрозой очередной великой депрессии — всеобщего банкротства. Аналогичным образом, если будет расти процент нервозности и депрессии, общество будет стремительно деградировать в направлении духовного банкротства, которое измеряется не в деньгах, а во всеобщем эквиваленте.

Таким образом, несмотря на колоссальный прогресс в науке и технике — как и во всем, что касается нашего материального благосостояния, — в духовном отношении мы будем откатываться все дальше и дальше назад.

К сожалению, никаких признаков улучшения ситуации пока не наблюдается. Примерно треть американских подростков страдает от депрессии. Исследования, проводившиеся в Соединенных Штатах, Европе, Австралии и Азии, указывают на то, что сегодняшние дети больше страдают от нервозности, беспокойства и депрессии, чем предыдущие поколения детей. Эта тенденция распространяется все шире, ломая этнические и социально-экономические барьеры.

Как отмечает в своей книге «Эмоциональный интеллект» Дэниел Гоулман [42], с начала двадцатого столетия во всем мире каждое следующее поколение людей было подвержено более высокому риску депрессии, чем поколение их родителей; а ведь депрессия — это не только печаль, но и парализующая апатия, уныние, жалость к себе и неодолимое чувство безнадежности. То, на что здесь в первую очередь указывает Гоулман, — это обострение в масштабах всего общества такой проблемы, как духовное банкротство. Неодолимое чувство безнадежности, а это и есть нигилизм, по описанию Гоулмана, возникает вследствие ощущения, что мы не в силах — будь то в масштабах отдельной личности или всей планеты — справиться с состоянием полнейшей духовной нищеты.

По Гоулману, «век нервозности» (так он метко охарактеризовал двадцатое столетие) теперь плавно перетекает в «век меланхолии». В своей книге «Человек в поисках смысла» Виктор Франкл утверждал, что «в двадцатом веке экзистенциальный вакуум стал широко распространенным явлением», и сокрушался по поводу того, что 25 % его студентов в Европе и 60 % в Америке ощущали себя в «экзистенциальном вакууме» — в состоянии «внутренней пустоты, глубокой опустошенности в сердце».