Научная фантастика - особый род искусства

Беляев унаследовал жюль-верновский принцип: наделять героев "немногими, иногда двумя-тремя черточками (будь то рассеянность, вспыльчивость, флегматичность и т.п.)".[321] Для Ефремова этот путь был непригоден. Он не знал, какой будет через тысячу лет флегматичность, сохранится ли рассеянность и т.д. Он вообще отказался брать прототипом живой индивидуальный характер своего современника. Он пошел не по пути "упрощения" реальной человеческой индивидуальности, а путем научного конструирования новых человеческих типов.

В качестве "индивидуальных" черточек своих героев автор "Туманности Андромеды" предлагает нам грани своей концепции человека, дочти каждая существенная индивидуальная деталь олицетворяет то или иное предположение о типе человека будущего. В галерее ефремовских типов как бы рассредоточен комплекс научно отобранных душевных и физических свойств, которые, по мнению автора, осуществятся в далеком завтра. В качестве индивидуального выступают, таким образом, элементы "стоящей за героем" социально-фантастической идеи или, наоборот, та или иная мысль о человеке будущего превращается в индивидуальную характеристику персонажа. Образ человека у Ефремова научно достоверней, а потому и социально содержательней.

Вот в каком смысле ефремовские герои светят отраженным светом фантастических идей и как в них осуществляется предложенная Альтовым "формула" персонажа фантастического романа: "плюс свет отраженных идей". "Свет идеи" разлит во всей художественно-психологической структуре образа. Вот в каком отношении образ человека в "Туманности Андромеды" - больше идея типа, чем художественный тип. Подобно другим элементам формы в современной фантастике, при изображении человека принцип бытовой реалистической литературы "жизнь в форме жизни" модифицируется как "мысль в форме мысли".

Образ человека будущего не исчерпывает проблему героя научной фантастики, но является ключевым, поскольку вся научная фантастика в той или иной мере устремлена в будущее. Научно организованный мир коммунизма будет миром ученых. Не случайно человек науки - самое типичное лицо советского фантастического романа. Академик Н.Семенов писал: "В условиях социалистического общества работа ученого наиболее близко подходит к тому виду труда, который будет характерен для труда всех людей при коммунизме. Ведь труд ученого является источником наслаждения. Каждый ученый стремится максимально "дать по способностям". Истинного ученого его труд привлекает сам по себе - вне зависимости от вознаграждения"[322] и т.д. Образы героев "Туманности Андромеды" - проекция в будущее этой реальности.

10

Пройдет время, и ефремовская концепция человека будущего устареет. Но время не отменит главного - переданной в романе мысли о движении, развитии идеала человека. Вот это движение и вливает жизненность в ефремовские "схемы".

Схематические персонажи старых романов о будущем проигрывали в сопоставлении с героями реалистического романа не столько бледностью изображения, сколько доктринерской застылостью вложенного в них идеала. Человек будущего рисовался в соответствии с чаяниями современников. А ведь сами чаянья менялись в изменяющемся мире. В середине XX в. скорость перемен невероятно возросла. Это даже дало повод утверждать, что научная фантастика не "отражает будущее", а просто "повторяет в особой форме то же самое настоящее".[323] Т.е., перефразируя известную ошибочную формулу, любое предвиденье - не более чем опрокинутая в будущее современность. И поэтому, "когда писателя критикуют за то, что так, как у него, никогда не будет, эта критика не по адресу".[324]

Этот отказ от критерия фантазии неоснователен. Если невозможно в самом деле определить будущее - как то, чего еще не было - то ведь как раз научная фантазия должна отразить в представлениях людей реальные тенденции жизни. И беда не в том, что мы в чем-то ошибемся. Гораздо хуже, когда нас заранее ограничивают механической канонизацией настоящего. Тогда действительно не приходится говорить о сколько-нибудь достоверном прогнозировании. Одно дело, когда А.Беляев искал "формулу" человека будущего, и другое, когда Стругацкие принципиально переносят в XXII век нашего современника, никак не обосновывая, почему, собственно, сохранятся, пусть и в недалеком будущем, те или иные наши "милые слабости" (впрочем, порой вовсе не такие уж милые). Разве прием повторения настоящего не влечет за собой концепцию круговращения жизни?