Научная фантастика - особый род искусства

В талантливой повести современного японского фантаста Абэ Кобо есть такие строки: "Нет идеи опаснее, чем возведение предсказания в абсолют... Это же фашизм"; "...ценность машины-предсказателя в том.., что она дает возможность заблаговременно исключать... идиотские варианты будущего".[347] Почти любая научная идея, если ее развивать, вырвав из контекста жизни, приводит к реакционному абсурду. Наука сама по себе вне нравственности. Злом или благом делает ее человек.

Предсказание у Ларионовой - символ парадоксальных превращений, претерпеваемых современным знанием. Человек никогда не откажется от своего творческого начала. В нашей власти лишь предъявить к себе высочайшую нравственную требовательность перед разверзаемой познанием бездной Неведомого. Ларионову интересует, как поведут себя люди располагающие всем, кроме возможности уйти от "судьбы". Конечно никого не обязывают справляться, когда состоятся его похороны. Но сильные духом не смогут оттолкнуть даже такое, горькое и трагическое знание, ибо завтра может быть поздно: незаконченным останется дело, в котором смысл жизни, на полуслове оборвется разговор, цена которого, быть может, больше, чем жизнь одного человека.

Художническое мироощущение Ларионовой в этом романе сформировалось не без воздействия Хемингуэя, поэта сурового мужества. Его рассказ "Снега Килиманджаро" открывается эпиграфом: "Почти у самой вершины... лежит иссохший мерзлый труп леопарда, что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может".[348] Ларионова так истолковывает этот образ: "...леопард... был уже мертв, но он все еще полз, движимый той неукротимой волей к жизни, которой наделил его человек взамен попранного инстинкта смерти".[349] Художник вложил в изваяние Леопарда свой идеал мужества. Леопард "полз, чтобы жить, а не за тем, чтобы умереть".[350] Высеченная из камня фигурка Леопарда высится на сияющей вершине. Памятник Человеку. Тому, кто "идет легко и стремительно, как можно идти навстречу смерти, когда о ней совсем-совсем не думаешь, потому что главное - это успеть спасти кого-то другого". И великое Знание, принесенное машиной-предсказательницей, "Не имеет никакого значения"[351] в смысле страха смерти.

Несгибаемые герои Хемингуэя исключительны в мире, где в конце концов разрешено все. Ларионова создает лишь исключительную ситуацию, а испытывает в ней - величайшую самоотверженность и величайшее самоотречение. Эти качества Л.Леонов считает типичной нравственной координатой коммунистического человека.[352] Мысль романа та, что даже в самоограничении, которое может показаться жестоким, настоящий человек не растеряет ни радость жизни, ни товарищество, ни чистоту любви.

"Леопард с вершины Килиманджаро" прежде всего психологический роман. Здесь главное - установка на внутренний мир человека, хотя драматический сюжет, переносящий в необычные условия формулу Павла Корчагина: прожить жизнь так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы, невозможен без фантастического предсказания судьбы. Сюжетообразующее начало здесь не традиционное действие и не новейшее "приключение мысли", а "приключение характера", фантастичен только фон. Научно-фантастический и реальный, нравственно-психологический комплексы раскрываются через внутренний мир. Укрупненное изображение человека соседствует с диалектикой души.

* * *

Идейно-психологическая установка современного фантастического романа подчас скрыта: "Под одним Солнцем" Невинского, "Второе нашествие марсиан", "Хищные вещи века" Стругацких; иногда обнажена: "Трудно быть богом" Стругацких, "Люди Приземелья" Михайлова; порой полемична: "Поединок с собой" Громовой и "Открытие себя" Савченко, о во всех случаях фантастико-психологический роман характерен обилием реалистического психологизма. Казалось, уж ироническая, пародийная повесть Шефнера "Девушка у обрыва, или Записки Ковригина" должна опираться на родственный фантастической поэтике гротеск (как в пародийно-фантастическом романе 20-х годов или современной пародийной новелле Варшавского). Но обычный реалистический психологизм оправдан здесь тем, что в центре "Записок Ковригина" - вечная коллизия Моцарта и Сальери, смягченная нравами XXIII в.

Автор хочет сказать, что и при коммунизме далеко не все смогут быть ефремовскими идеальными титанами. Однако Шефнер и не ниспровергает, не насмехается над собратьями-фантастами, как Стругацкие в сказке "Понедельник начинается в субботу". Он избрал юмор. Ограниченность, педантизм, самовлюбленность уживаются у Ковригина с добротой, искренностью, самоотверженностью. Характер почти реалистический. Юмористическая же интонация, вплетенная в воспоминания Ковригина о гениальном Светочеве, позволяет автору с серьезным видом говорить о таких кибернонсенсах, как сочинения АТИЛЛА - Автоматического Творящего импульсного Литературного Агрегата:

Здравствуй, здравствуй, кот Василий,

Как идут у вас дела?

Дети козлика спросили...

Зарыдала камбала.[353]