Научная фантастика - особый род искусства

Рассказ Байдукова, напротив, написал был ради того, чтобы пропагандировать дизельный бомбардировщик. Идея, конечно, лишь наполовину фантастическая. Шпанов был сторонником паротурбинного самолета и развернул вокруг него целую концепцию. "Повесть Шпанова, - вспоминает известный авиаконструктор А.Яковлев, - рекламировалась как советская военная фантастика, но она предназначалась отнюдь не для детей. Книгу выпустило Военное издательство Наркомата обороны, и притом не как-нибудь, а в учебной серии "Библиотека командира"! Книга была призвана популяризировать нашу военно-авиационную доктрину".[229] Эта доктрина выглядела следующим образом: в будущей войне "наши воздушные силы... за какие-нибудь полчаса вытесняют вражеские самолеты из советского неба, через четыре часа после начала войны наносят поражение немцам... Только таким рисовалось начало войны Н.Шпанову".[230]

Но одному ли Шпанову? Когда Павленко обрушивал на голову агрессора столько самолетов, сколько помещалось в его воображении; когда у Сергея Беляева щелчком сбивали неуязвимый летающий танк; когда у Адамова одна-единственная подводная лодка топила целый флот, а у Автократова таинственными лучами взрывали боеприпасы противника чуть ли не по всему фронту, - все это в совокупности создавало впечатление, что техника сделает войну молниеносной и почти бескровной.

Если у Казанцева в "Пылающем острове" самолеты противника сбивали, не выходя из кабинета, по радио (это еще была заведомая фантастика), но в повести Шпанова победная фантазия смыкалась вроде бы с убедительной реальностью: автор уверял, что авиация испанских республиканцев расправлялась с новейшими "Мессершмиттами" даже при соотношении один к пяти. "Конечно, это было вредное вранье, - пишет Яковлев. - Сознательное преуменьшение сил противника порождало лишь зазнайство".[231]

Яковлев отмечает, что автор "Первого удара" опирался на воинские уставы и инструкции, которые не предусматривали неблагоприятного поворота событий. Шпанов фантастически гиперболизировал увлечение некоторых наших тактиков идеей всемогущества бомбардировочной авиации - так называемой доктриной Дуэ. Эта доктрина, кроме того, что обосновывалась на концепции тотальной бомбардировки мирного населения, недооценивала другие виды оружия, и весь комплекс факторов, определяющих исход войны.

Например, немецкий офицер Гельдерс в утопической книге "Воздушная война 1936 года" сбрасывал со счета народные волнения - неизбежный спутник империалистических войн. Павленко в этой связи написал свои "полемические варианты", они были приложены ко 2-му русскому изданию утопии Гельдерса.[232] Здесь он развивал противоположную мысль, которая казалась не только Павленко, но и Шпанову да и другим фантастам, писавшим на военную тему, самоочевидной: война, затеянная империалистами, автоматически и немедленно перерастет в социальную революцию. (В повести Шпанова немецкие рабочие с нетерпением ожидают, когда бомбы будут сброшены на их завод, и поют "Интернационал") История показала, что решающим фактором революционизации сознания народов во второй мировой войне была военная и моральная победа Советского государства.

Вероятно, в набросках антимилитаристской контрутопии и зародился замысел романа "На Востоке". Перенеся события на Восток, где действительно был сильный очаг революционно-освободительного движения, Павленко несколько выправил допущенную в "Полемических вариантах" переоценку революционных возможностей трудящихся капиталистических стран.

Однако в романе остался другой перекос. Еще в "Полемических вариантах" Павленко, бегло упоминая о руководящей миссии коммунистов, размашисто расписал воображаемый взрыв народной стихии. Высказанного же в критике упрека, что в романе "На Востоке" тоже идеализирована стихийность, Павленко не принял. В самом деле, там есть такие строки (об освоении Дальневосточного края): "...не слепая стихия шла. Шла четкая точность расчета, шла поточно, почти как стихия, но управляемо; восторженно и самозабвенно, но в то же время дальновидно".[233]

Но в изображении восстаний в поддержку нашей страны упование на стихийность сохранилось. Павленко, например, слишком сближает с китайским революционно-освободительным движением хунхузов, - в сущности, деклассированных разбойников. (Такими их вывел А.Фадеев в "Последнем из Удэге"). Восстание в японских тылах готовит не столько партия, сколько разрозненная группа людей, составляющих неопределенную революционную организацию. Некоторые из них идут к мировой революции тайными тропами военных заговоров. "Я коммунист периода разрушения... - откровенно признается один. - Я невежда во всем остальном, мне хотелось, чтобы моя пора, то есть разрушение, длилась долго. Я хотел драки. Глупая мысль, очень глупая и бедная мысль" (т.1, с.302-303).